Очерк I
В зеркале двух веков. Предварительные оценки и сценарии

1.1. Двадцатый век, суровый и милосердный
      
Никогда прежде в истории не было, чтобы жизнь или смерть такого огромного количества людей зависела от такой малой кучки правителей.
      П.А. Сорокин (1959 год)

Третьей мировой войны не будет, но будет такая борьба за мир, что от мира камня на камне не останется.
      Народный юмор (конец 60-х годов)

Оглядываясь на отгремевшее столетие, рискну дать ему определение, которое может показаться неожиданным: это был первый в истории век осуществленного гуманизма. Большая часть его грандиозных достижений и издержек суть проявления достоинств гуманистической идеи, продолжившихся, по логике вещей, ее недостатками.
       Прежде чем аргументировать приведенный тезис, попробую операционализовать понятие гуманизма, трактуемое подчас весьма расплывчато, а также разобраться, почему он (тезис) звучит столь не-привычно.
       Концепция гуманизма, имеющая глубокие корни в различных культурах мира (см. [Фромм Э., 1990], [Васильев Л.С., 1994], [Сагаде-ев А.В., 1994], [Семенов С.И., 1995], [Puledda S., 1997]), появилась в философии зиндиков (безбожников) и дахритов (материалистов) X - XI веков и была завезена в Европу арабскими завоевателями; офор-милась в Италии XIV-XV веков, в XVI веке прошла ударной волной по ряду европейских стран и достигла расцвета у французских про-грессистов и просветителей XVII - XVIII веков. Она складывается из трех фундаментальных установок:
       - человек физически и духовно совершенен, занимает приви-легированное положение в природе и призван стать ее "хозяином и властителем" (Р. Декарт);
       - каждый человеческий индивид есть "микрокосм" (Леонар-до да Винчи и др.), и потому принадлежность к роду наделяет его всей полнотой способностей и прав независимо от этнических, конфессиональных, классовых и прочих различий;
       - человеческий разум способен преобразить созданный Бо-гом мир, сделать его "значительно более прекрасным", перестроив "с гораздо большим вкусом" (Дж. Манетти).
       Если первые две установки перекликаются с некоторыми идея-ми прежних мыслителей и религиозных мессий (отличаясь большей четкостью и безусловностью акцентов), то третья, ориентирующая на сознательное улучшение божественного мира, - абсолютно ориги-нальна. Эта гуманистическая "ересь" составила ядро нового миропо-нимания и концептуальную предпосылку Нового времени. Она сде-лала социально поощряемой инновационную мотивацию, всячески подавлявшуюся традиционными культурами, раскрепостила творче-ский потенциал и стимулировала конструктивную активность. По-следняя, в свою очередь, вырвала Европу из тисков сельскохозяйст-венного кризиса позднего Средневековья, сделав ее мировым лиде-ром в области не только технологических, но и гуманитарных идей.
       То, что тезис о практическом воплощении гуманизма заметно расходится с привычным представлением о XX веке, обусловлено, на мой взгляд, свойствами обыденного восприятия и памяти, обаянию которых нередко поддаются также профессиональные ученые и фи-лософы. В частности, психологами описан феномен ретроспектив-ной аберрации: растущие ожидания, искажая оценку динамики соци-альных процессов, рождают неудовлетворенность настоящим и ил-люзорные воспоминания о прошлом золотом веке.
       Сто лет назад почти все, кому было знакомо понятие "челове-чество", подразумевали под этим едва ли не исключительно носите-лей европейской культуры, и даже для демографов, изучавших насе-ление Франции, России или США, словосочетания "население мира", "население Земли" звучали еще непривычно [Сови А., 1977]. В дан-ном смысле можно сказать, что человечество вступило в XX век с на-деждой на безоблачный технический прогресс, растущее благополу-чие и взаимопонимание между народами. На таком фоне две мировые и несколько гражданских войн, концлагеря, забытый было ужас мас-совых геноцидов (Энвер-паша, Гитлер) и Хиросима произвели шок и вызвали представление о необычайной жестокости эпохи.
       Действительно, по нашим расчетам, в XX веке на Европу при-шлось до 60% военных жертв всего мира (причем почти все в первой половине века), тогда как в XIX веке - до 15%. Например, во всех ко-лониальных войнах XIX века погибли 106 тысяч европейцев и мил-лионы туземцев [Урланис Б. Ц., 1994].
       Пока солдаты сражались в экзотических краях, жителям метро-полий казалось, будто войны с их жестокостью ушли в прошлое. Но с исчерпанием резервов экстенсивного роста эпицентр силовых кон-фликтов переместился в Европу, а испытанное европейцами потрясе-ние задало эмоциональный тон общепринятым оценкам "кровавого века". Хотя (см. вводный очерк, а также раздел 2.7) процент жертв на-силия от общей численности населения планеты на протяжении XX века был не выше, а, вероятно, ниже, чем в предыдущих веках. Но ни один из них не начинался столь массовыми оптимистическими ожида-ниями...
       После мировых войн ожидания изменились кардинально: доми-нантой массового сознания сделался страх перед тотальным ядерным конфликтом. В 50-60-е годы такой конфликт представлялся почти не-избежным, причем считалось, что большая часть человечества погиб-нет в первые же дни или недели, а оставшиеся вымрут в пораженной радиацией атмосфере. "Всеобщая гибель в огне угрожает теперь каж-дому из нас, и огонь этот может вспыхнуть в любой момент" - писал в 1963 году один из крупнейших социологов века [Сорокин П.А., 1991, с. 213]. Это мироощущение захватило ученых, художников и обывате-лей. Во всю мощь ломающихся подростковых голосов зазвучали ло-зунги: "Любовь - сейчас!", "Свободу - сейчас!" (Love now, Freedom now), ибо "потом" уже не будет.
       К 70-м годам страх потерял прежнюю остроту. Сказались психи-ческая адаптация, а также то, что ряд острейших кризисов (Карибский, Ближневосточный) удалось разрешить политическими средствами. В новой социально-психологической обстановке ученые привели доказа-тельства того, что атмосфера способна отторгать радиацию и, следова-тельно, в атомной войне погибнет не все человечество, а "только" не-сколько сот миллионов.
       Правда, в начале 80-х годов независимые группы исследователей в СССР и в США продемонстрировали на компьютерных моделях дру-гой сценарий ядерного Апокалипсиса: поднятые чудовищными взры-вами и пожарами тучи пыли и пепла на несколько месяцев перекроют доступ солнечных лучей, сделав невозможным сохранение сложных форм жизни на Земле [Моисеев Н.Н. и др., 1985]. Но к тому времени многие люди уже поверили в способность политических лидеров из-бежать катастрофического поворота событий.
       В результате принято считать, что в XX веке произошли только две мировые войны. Понятие "холодная война" воспринимается как журналистская гипербола, хотя число человеческих жертв в ее про-цессе соизмеримо с предыдущими "горячими" войнами. Но эти жертвы растянулись на четыре с половиной десятилетия и географи-чески рассредоточились. А главное, они оказались несравнимы с ожидавшимися сотнями миллионов и миллиардами.
       И здесь уже по-новому проявилось свойство выборочности массового сознания. Память цепко зафиксировала эмоциональный шок первой половины века и страхи второй его половины, а тот факт, что самые страшные опасения не подтвердились, оставила за скобка-ми.
       Между тем последний факт имеет решающее значение для оценки итогов столетия. Из прежней истории известны примеры бо-лее или менее сознательного неприменения средств, которые могли бы быть полезны в бою. Китайцы столетиями использовали компас, порох, нефть и прочие перспективные в военном отношении находки для игрушек, фейерверков, лекарств и бытовых удобств. Японские самураи в XVII веке отказались от огнестрельного оружия, сочтя его недостойным истинного бойца. Еще раньше один из французских ко-ролей велел отрубить голову изобретателю автоматического "стрело-мета", сочтя, что такое оружие превратит войну в скучное занятие. Поступи он иначе - и, возможно, в Европе также не получило бы рас-пространение огнестрельное оружие, на первых порах чрезвычайно громоздкое, малоэффективное и презираемое опытными воинами [Дьяконов И.М., 1994]. Судя по всему, пренебрежительное и часто дисквалифицирующее отношение к военно-техническим новшествам характерно для прежних эпох. Этнографами описаны также случаи, когда первобытные племена, изолировавшись, забывали оружие, ис-пользовавшееся их предками (лук со стрелами и т.д.) [Diamond J, 1999].
       Но все примеры подобного рода - лишь отдаленные аналоги тех фактов, которые имели место в XX веке. Речь идет об отказе от применения наиболее убойных видов оружия исключительно из-за их чрезмерной убойности. Такие факты нельзя не учитывать при харак-теристике политического мышления эпохи.
       На исходе Второй мировой войны нацисты, самые одиозные из монстров столетия, даже под угрозой безоговорочного поражения и личной гибели, все же не посмели массированно применить боевые химические снаряды. С появлением атомной бомбы ряд ее научных разработчиков, рискуя жизнью, способствовали передаче военных секретов противнику исключительно с целью устранить опасную мо-нополию. И проявили замечательную дальновидность, ибо в итоге та-кие жесткие политики, как Г. Трумэн, И.В. Сталин и их преемники, сумели выстроить систему международных отношений достаточно гибкую, чтобы избежать прямого военного столкновения сверхдер-жав.
       Следует подчеркнуть, что этот бесспорный успех политиков и народов, пока не получивший, по-моему, заслуженной оценки, был подготовлен глубокими историческими сдвигами в общественном сознании.
       В XVII-XVIII веках христианские гуманисты (Б. Лас Касас, Эразм Роттердамский), вступив в противоречие с официальной рели-гиозной доктриной, проповедовали единство людей независимо от верований и греховность войны как таковой. Политиками предлага-лись рецепты регулирования международных конфликтов посредст-вом систематических конгрессов (Г. Гроций), добровольного объеди-нения европейских государств в свободную от войн конфедерацию (Генрих IV). Философы XVIII века связали перспективу установления "вечного мира" с предварительной сменой государственного и (или) общественного устройства (Ж.Ж. Руссо, И. Кант и др.). В XIX веке эти идеи, совершенствуясь в полемике с сильными оппонентами (Г.В.Ф. Гегелем, Ф. Ницше), овладевали общественным сознанием. По свидетельству русского историка конца XIX века М.А. Энгель-гардта [1899-а], среди его современников уже преобладало мнение, что "война есть зло, но... зло неизбежное".
       Квалификация войны как зла к началу XX века стала общепри-нятой среди европейцев, хотя общество и политические лидеры почти не ведали иных механизмов объединения кроме как через размежева-ние: образ общего врага обеспечивал солидарные действия племен, государств, классов, партий на протяжении всей предыдущей исто-рии .
       Но в 1919 году была образована первая в истории международ-ная организация, принципиально не направленная против третьих сил (Лига Наций), и в ее документах отчетливо зафиксировано, что война - это не нормальная деятельность государства, не продолжение поли-тики, а катастрофа [Рапопорт А., 1993]. Хотя Лига Наций не смогла воспрепятствовать началу новой мировой войны, мысль о необходи-мости ликвидировать войну как форму политического бытия стано-вилась достоянием массового сознания.
       К антивоенным настроениям вынуждены были адаптироваться самые воинственные идеологии, спекулировавшие лозунгами "по-следнего решительного боя" ради дальнейшего вечного мира. Для этого требовалось установить всемирную диктатуру пролетариата, власть высшей расы или истинной веры.
       Здесь также прослеживаются аналогии с предыдущими эпоха-ми: мировые религии насаждались огнем и мечом под аккомпанемент проповедей о грядущем Царстве Божием. Но симптоматично измене-ние риторики. Реанимация квазирелигиозных мотивов в XX веке обосновывалась не столько мистической, сколько социальной праг-матикой. Ссылки на Божье вознаграждение-наказание, Страшный Суд и проч. остались уделом полубезумных сектантов, а политически продуктивная демагогия строилась на доказательстве практических достоинств навязываемой идеологии. Люди станут жить мирно и сча-стливо, ликвидировав эксплуататорские классы. Несовершенные на-ции заживут спокойнее, покорившись всесокрушающей воле и разу-му арийцев. Правильной, справедливой и безопасной сделает жизнь народов утверждение исламских ценностей...
       Более или менее изощренная мимикрия под гуманизм харак-терна даже для таких идеологий XX века, которые по содержанию были с ним абсолютно несовместны. Что же касается коммунизма - самой влиятельной и амбивалентной из идеологий, - то мимикрия почти не требовалась: сердцевину мировоззрения составляло убежде-ние в величии и достоинстве человека, его могуществе и безусловной ценности труда по преобразованию несовершенного мира (социаль-ного и природного). Едва ли не большинство выдающихся интеллек-туалов первой половины столетия, так или иначе, переболели этой красивой идеей, симпатизируя ее носителям и не замечая гримас ее практического воплощения.
       Парадоксально и влияние гуманистических установок на инно-вационную мотивацию в сфере военных технологий. Если прежде новшества оценивали негативно и иногда отвергали из-за несоответ-ствия боевому духу, то теперь логика обернулась: новое оружие оп-равдывали необходимостью минимизировать жертвы. Уже на подхо-де к XX веку изобретатели станкового пулемета (Х. Максим), дина-мита (А. Нобель), первых подводных лодок и т.д. тешили себя надеж-дой, что их детища обессмыслят войну.
       Уверенность в том, что наращиванием убойной мощи возможно искоренить силовые конфронтации, вдохновляла творческую актив-ность инженеров или, по крайней мере, служила психологическим и социальным прикрытием. До середины XX века жизнь последова-тельно развенчивала такие надежды, но дальнейший ход событий по-зволяет думать, что они были не совсем вздорными. Во всяком слу-чае, "равновесие страха" помогло удержать противостоящие блоки от прямого столкновения, хотя холодная война оставила в наследство исторически беспрецедентную ситуацию, когда человечество может быть уничтожено действиями небольшого числа безумцев.
       Это один из бесчисленных примеров, демонстрирующих, сколь тесно переплетены в реальной жизни "добро" и "зло", как часто дос-тижения оборачиваются потерями и наоборот. Примерами подобного рода особенно изобилует прошедшее столетие.
       Еще одна группа примеров связана с заметным ростом матери-ального благосостояния, информационных возможностей и средней продолжительности жизни людей практически во всех регионах пла-неты. Проще всего объяснить эти показатели развитием технологий, в том числе медицинских. В действительности, однако, они отражают очень существенное изменение ценностей и, в первую очередь, воз-росшее внимание общества к человеческой жизни - жизни не отдель-ных высокородных отпрысков, а каждого индивида вне зависимости от пола, возраста, классовой или этнической принадлежности.
       В противовес этому утверждению можно указать на неравно-мерное распределение благ, различие в уровнях детской смертности и продолжительности жизни, удручающие условия - антисанитария, хроническое недоедание, - в которых живут значительные группы населения. Сложные экономические расчеты [Мельянцев В.А., 1996], [Фридман Л.А., 1999] показывают, что с 1800 года до конца XX века разрыв в подушевом ВВП между наиболее развитыми и развиваю-щимися странами возрос в 50-60 раз и продолжает увеличиваться.
       Здесь, однако, следует обратить внимание на два обстоятельст-ва.
       Первое состоит в том, что авторы, демонстрирующие тяготы существования в бедных странах только с целью обосновать спра-ведливую неудовлетворенность наличным положением дел, ограни-чиваются констатацией фактов в синхронном срезе; обращение к ис-торической диахронии (сравнение не с продвинутыми современными показателями, а с прежними эпохами) развенчало бы их аргумента-цию. Указывая, например, сколько людей в мире живут ниже уста-новленного по западным нормам уровня нищеты и сколь высока дет-ская смертность в той или иной стране, полностью обходят вопрос, жили ли предки нищенствующих ныне людей богаче, и удавалось ли их прабабушкам вырастить больший процент рожденных детей.
       Между тем, обратившись к сведениям из истории и этнографии, мы убедимся, что благосостояние, санитарные и прочие условия жиз-ни, ее средняя продолжительность - все эти показатели даже в отста-лых регионах к концу XX века превосходили аналогичные показатели прежних эпох. Причем не только по тем же регионам, но и в сравне-нии с процветающими ныне странами.
       Так, в средневековой Европе лишь около 20% родившихся де-тей давали затем собственное потомство. Голод и регулярные эпиде-мии до XIX века резко ограничивали среднюю продолжительность жизни. К концу XVIII века во Франции она достигла 23 лет [Арьес Ф., 1992], [Шкуратов В.А., 1994], и это был высокий показатель по срав-нению с соседними странами. Например, в таких городах, как Сток-гольм и Манчестер, еще в начале XIX века большинство населения жило в среднем 17-20 лет [Cohen M., 1989]. Не превышает 20 лет и совокупная оценка средней продолжительности индивидуальной жизни на протяжении всей истории человечества [Капица С.П., 1995], [Арский Ю.М. и др., 1997].
       Точных данных по России двухсотлетней давности мне найти не удалось. Но историк Г.П. Аксенов [2002], изучивший массив до-кументальных данных о Тамбовской губернии, указывает, что еще "в середине XIX века только высокая рождаемость спасла русский народ от вымирания, людей косили оспа, холера, дизентерия, туберкулез... встречались целые села бытового сифилиса" (c. 300).
       Все эти расчеты и сравнения приводят к вполне очевидному выводу. Нынешний разрыв в материальных доходах и условиях жиз-ни есть следствие не ухудшения обстановки в бедных странах, а того рывка, который совершили страны Европы и Северной Америки за два столетия, а некоторые страны Азии - всего за несколько десятков лет.
       В данной связи еще более важным представляется второе об-стоятельство: технологический и экономический прогресс в регио-нах-лидерах дает вполне ощутимые результаты и в регионах-аутсайдерах. Те же расчеты, которые отражают растущий разрыв ме-жду такими регионами, обнаруживают совсем иную картину при пе-реходе от сугубо экономического к "человеческому" измерению, включающему детскую смертность, ожидаемую продолжительность жизни, уровень грамотности, доступность информации и т.д. Дина-мика этих индикаторов отчетливо демонстрирует сокращающуюся дистанцию между полюсами [Фридман Л.А., 1999].
       На протяжении XX века практически во всех регионах планеты люди стали жить в среднем значительно (до 2 раз) дольше, будучи стабильнее обеспечены питанием, имея лучший доступ к медицине, образованию и информации, чем когда-либо ранее. Труднее поддают-ся оценке политические показатели. Мы можем оспаривать конкрет-ные критерии, по которым эксперты газеты "Нью-Йорк Таймс" рас-считали количество людей, живущих в условиях демократии и дикта-туры (соответственно 3,1 млрд. и 2,66 млрд.) и дали основание прези-денту У. Клинтону в инаугурационной речи 1996 года заявить, что впервые в истории человечества "демократическое" население со-ставляет большинство (см. [Schlesinger A., 1997]). Но бесспорно то, что за сотню лет число землян увеличилось в 3,5 раза и, благодаря вовлечению многоэтничных масс в глобальный исторический про-цесс, небывало возросли объем и содержание понятия "человечест-во".
       К.А. Тимирязев [1949, с.596] писал, что вся разумная деятель-ность человека есть "борьба с борьбой за существование". Развивая эту мысль, Б.Ф. Поршнев [1974] усматривал в противоборстве с есте-ственным отбором сущность социальной истории. Сегодня можно добавить, что XX век стал эпохой решающей победы над этим жесто-ким природным регулятором. Вместе с тем он окончательно вытес-нил на периферию общественной жизни архаические формы искусст-венного отбора.
       Этнографическая литература полна сообщений о том, с какой легкостью первобытные племена отделываются от "лишних" детей, особенно женского пола, - путем прямого убийства, жертвоприноше-ний, оставления беспомощных младенцев на покидаемых стоянках (где они становятся легкой добычей хищников) и т.д., - что служит одним из средств демографического регулирования [Леви-Брюль Л., 1930], [Леви-Стросс К., 1984], [Фрэзер Дж., 1983], [Clastres P., 1967], [Diamond J., 1999]. В посленеолитических культурах инфантицид не носил столь массового характера. Хотя такая традиция сохранялась и в дальнейшем, случаи жертвоприношения детей сопровождались уже, как правило, эмоциональными переживаниями родителей.
       Это отчетливо отражено во многих текстах, включая Коран, Ветхий и Новый Завет. Например, без учета живучей традиции дет-ских жертвоприношений остаются загадочными многие места в Биб-лии, типа: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего едино-родного" (Иоанн, 3: 16).
       Еще в середине XX века из некоторых скотоводческих племен Ближнего Востока от путешественников поступали сведения о страшном древнем обычае приносить в жертву старшего сына хозяи-на в доказательство особой любви к гостю. В конфуцианском Китае три дня после рождения младенец не считался человеком, и его умерщвление не осуждалось юридически или морально; когда же в 70-е годы XX века китайское руководство волевым указом ограничи-ло численность семьи одним ребенком, некоторые молодые родители стали уничтожать первенцев-девочек, чтобы в последующем иметь мальчика [Шафаревич И. Р., 1989]. Это приобрело такой размах, что обернулось статистически значимым (в миллиардном Китае!) изме-нением соотношения мужчин и женщин, родившихся в 70-е годы.
       Более изощренной формой инфантицида служат различные степени "пренебрежения" (neglecting) к жизни нежелательных детей, повышающего вероятность их гибели. Например, демографы указы-вают, что превосходство в продолжительности жизни женщин над мужчинами характерно для развитых культур западного типа (или успевших усвоить современные западные ценности), тогда как в странах с традиционной культурой соотношение обратное. В Объе-диненных Арабских Эмиратах девочки и женщины всех возрастов со-ставляют только 35,1% населения. Низок процент женского населе-ния и в других исламских странах, в странах Южной Азии, в Китае, Таиланде и т.д. Это объясняется гораздо большей заботой взрослых о жизни и здоровье детей мужского, чем женского пола [Hays D., 1995].
       Конечно, от традиций прямого и косвенного детоубийства не были свободны в прошлом ни Западная, ни Восточная Европа. Вот как Л.Н. Толстой [1993, с.7] описывает в "Воскресении" историю Масловой-старшей, матери Катюши: "Незамужняя женщина эта ро-жала каждый год и, как это обычно делается по деревням (курсив мой - А.Н.), ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода". А уже в начале XX века В.В. Вересаев [1988], пе-ресказывая беседу со старым псковским крестьянином, ругавшим ме-диков за то, что те спасают больных детей и мешают Богу "сокращать семейство", записал поразительную народную поговорку: "Дай, гос-поди, скотину с приплодцем, а деток с приморцем" (с.274).
       По утверждению американского историка Л. Демоза [2000], в Европе родители, желающие избавиться от детей, выставляли их на мороз после горячей ванны, кормили тем, что вызывает спазмы же-лудка и т.д. В исламских обществах дети гибли от заражения крови после обрезания; в христианских - заболевали и умирали после кре-щения в холодной воде из колодца, а то и просто в проруби. А когда подвыпивший поп ронял младенца в прорубь, мать должна была ли-ковать, ибо невинная душа попадет прямо в рай...
       Здесь уместно прибегнуть к точечному сопоставлению событий и особенно тех чувств, которые люди испытывают при столкновении с ними. Такой прием не полностью отвечает требованиям строгой науки и, конечно, не может служить самостоятельным аргументом. Но в качестве дополнительной иллюстрации он подчас доходчивее, чем статистические выкладки, демонстрирует историческую динами-ку ценностных систем.

Читая изредка в газетах про опустившуюся алкоголичку, угробившую собственного младенца, про маньяка-людоеда или про действия агрессивной толпы, мы видим в таких фактах симптомы предельной человеческой деграда-ции. Нашему современнику, не изучавшему специально этнографию и историю бытовых отношений, трудно представить себе, что эпизодические ныне случаи детоубийства, людоедства и прочих проявлений животной жестокости норматив-ны для иных культурно-исторических эпох.
       Например, в большинстве стран отсутствует законодательный запрет на людоедство: считается, что у "нормального" человека такое желание возникнуть не может. Мне лично пришлось столкнуться с историей мерзавца, который наси-ловал, убивал молодых женщин и съедал их тела. С большим трудом удалось его выследить, задержать и доказать каждый эпизод. Но красноречивый адвокат смог убедить судей, что поедание человеческого мяса - признак невменяемости, и уголовное наказание преступника было заменено "лечением".
       В Австралии же, где традиции туземцев делают проблему гораздо более актуальной, только в 1959 году правительство начало принимать систематиче-ские меры против каннибализма. Прежде этому противились правозащитники, считавшие недопустимым навязывать аборигенам жизненные нормы европей-ских переселенцев. Но решающим импульсом стала эпидемия специфической "болезни людоедов": смертоносный вирус, передающийся через человеческое мясо (особенно мозговое вещество), грозил полностью уничтожить крупное пле-мя в Новой Гвинее, бывшей тогда австралийским протекторатом, и правительст-ву пришлось вмешаться [Diamond J., 1999].
       Добавлю, что нормативное людоедство - не исключительная особенность палеолитических племен. В ряде регионов (Африка, Америка) оно сочеталось с рабовладением, в том числе и развитым. Африканские вожди, продавая сопле-менников европейским работорговцам, были уверены, что отдают их на съеде-ние, и недоумевали, узнав, что белые людей не едят: "зачем вам рабы, если вы их не едите?". В государстве ацтеков самые изысканные блюда для высшей знати готовились исключительно из человеческого мяса [Энгельгардт М.А., 1899-б].
       Евразия и Северная Африка вроде бы оставили каннибализм за порогом неолита. Но, например, в "Песни о Нибелунгах" спокойно рассказано о том, как рыцари утоляют жажду на поле боя кровью поверженных врагов. А в книге французских историков "Революционный невроз" [1998] приведены докумен-тальные сведения об эпизодах Нового времени, когда озверевшая от ярости тол-па бунтовщиков, растерзав тело ненавистного царедворца, съела его куски, или опьяненный чувством мести убийца съел поджаренное сердце жертвы...
       В 1998 году мировое телевидение облетели кадры публичных расстрелов в Чечне. Комментаторы драматическими голосами говорили о варварстве, а один из них, вспомнив про сходные традиции в ряде мусульманских стран, даже про-зрачно намекнул на "особенность исламского менталитета". Между тем истори-ки сообщают, что еще в первой половине XIX века публичные казни оставались любимым развлечением лондонцев. Не прошло и полутора веков с тех пор, как Англия отказалась от практики публичных казней (с 1870 года). Некоторые евро-пейские страны последовали этому примеру еще позже, но и в первой половине XX века эсэсовцы (и не только они) строили виселицы на площадях восточноев-ропейских городов. В конце века публичные казни уже казались почти невообра-зимым кошмаром; хотя стоит отметить, что экстравагантные американцы серьез-но обсуждали вопрос, не следует ли передавать прямые телерепортажи о казни на электрическом стуле в "воспитательных" целях...
       В конце ХХ века трудно было представить себе правительство, которое бы официально поощряло уничтожение инородцев без суда и следствия. Сотней лет ранее в странах Америки не только отравляли пруды "в видах изведения дика-рей", но и публиковали таксы премий за скальпы индейцев: мужского, женского и детского. Так, в 1887 году власти Калифорнии сулили "двадцать долларов за скальп индейца с ушами" [Энгельгардт М.А., 1899-б, с.159-160]…
       В 1918 году группа большевиков расстреляла царскую семью, предотвра-тив ее захват наступавшей Белой армией. Расстреляли подло, "исподтишка", тщательно замели следы, и затем их единомышленники всячески избегали упо-минать про неудобную тему. А тремя столетиями ранее, в 1614 году, на москов-ской площади повесили четырехлетнего мальчика - сына Марины Мнишек и Лжедмитрия [Соловьев С.М., 1963], - и стрельцы сгоняли народ к месту казни, чтобы никто не болтал потом, будто ребенок выжил...
       По В.О. Ключевскому [1958], в процессе петровских реформ погиб каж-дый пятый житель России. Но это не помешало потомкам ставить памятники ве-ликому царю, а специальные исследования показали, что в середине 90-х годов XX века для массового сознания россиян это был самый авторитетный из исто-рических персонажей. Если считать корректно (не абсолютные числа, а процен-ты), то правление Сталина уступает по трагическим последствиям, но Сталин в наших глазах - тиран и убийца. Нечто подобное мы обнаруживаем при сравне-нии многих политических преступников XX века с героями прежних эпох.
       Все это свидетельствует о том, что, отвергая наивный тезис о прогрессе в человеческих отношениях, большинство наших современников интуитивно поль-зуется различными критериями для оценки событий недавнего и отдаленного прошлого. А собственная эпоха видится нам необычайно жестокой прежде всего потому, что не отвечает опережающему росту ожиданий.
       Феномен ретроспективной аберрации проявляется, конечно, не только в политических или макросоциальных оценках. Психологи, педагоги и публици-сты, указывая на факты жестокости в семейных отношениях и приводя статисти-ку детских самоубийств, пишут о возросшей агрессивности или "небывалом" росте семейного насилия, т.е. выносят безосновательные суждения об историче-ской динамике. Возросшие требования и критерии вытеснили из памяти хорошо известное обстоятельство: телесные наказания дома, а затем и в школе служили основным воспитательным средством на протяжении столетий. "Сбережешь роз-ги - испортишь дитя", - учили в XIX веке английские педагоги. В Лондоне до сих пор сохраняется законодательный запрет на избиение жен мужьями после 9 часов вечера, чтобы дамские вопли не нарушали общественное спокойствие.
       В упомянутой книге Л. Демоза отмечается, что только в середине ХХ века сформировался "помогающий" стиль обучения и воспитания детей, а прежде стержень воспитательных процедур составляли избиение и бесконечные формы запугивания. С некоторыми вариациями это подтверждают и другие исследова-тели [Кон И.С., 1998].
       Таким образом, обратившись к сведениям по истории детства, мы обнару-живаем уже знакомую картину: в массе своей семейные отношения сделались значительно мягче и "цивилизованнее", но наших современников, в том числе совсем юных, шокирует и психологически травмирует многое из того, что преж-ними поколениями воспринималось как должное…

Наивнее всего было бы заключить на основании сказанного, будто теперь люди сделались "счастливее", чем прежде (см. об этом раздел 2.3). Срок жизни значительно увеличился, и молодость длится намного дольше. Меньше осталось физической боли - представьте себе, например, ощущения человека, которому гнилой зуб вырывает не дантист с новокаином, а цирюльник. Только к счастью или хотя бы к удовлетворенности жизнью все это имеет очень слабое отношение.
       Уже почти сотню лет по учебникам психологии кочует форму-ла Дж. Джемса, по которой удовлетворенность равняется дроби, где в числителе успех, а в знаменателе - притязания; т.е. чем выше притя-зания, тем меньше удовлетворяют реальные успехи. Далее мы увидим (раздел 2.7), как растущие успехи рождают растущие ожидания и притязания, а те, со своей стороны, сводят на нет субъективную при-влекательность достигнутого успеха, тянут за собой ту самую ретро-спективную аберрацию, и с ней - неудовлетворенность наличным.
       Наоборот, человек, чья жизнь просвещенному наблюдателю покажется ужасающе нищей, грязной, убогой и полной кошмаров, давно выработал изощренную психологическую защиту против смер-ти, боли и страха.
       В книге Ф. Арьеса [1992] показано, сколь отлично отношение к смерти и к боли средневековых европейцев по сравнению с нашими современниками. Смерть воспринималась добрым христианином как перспектива перехода в лучший мир, а физические мучения - как очищение от совершенных грехов; это придавало боли совсем иную эмоциональную окраску. Тем более радостной была гибель в священ-ной войне (а войны часто объявлялись таковыми).
       И боль человеческих потерь не так горька, ибо расставание временно. И зависть к богачам, и злоба к обидчикам не так сильно гложут, ибо на том свете всем воздастся по справедливости. Самой страшной бедой и наказанием считалось то, о чем теперь многие по-жилые люди молят Бога: мгновенная смерть без физических и душев-ных страданий, без покаяния и причастия.
       Можно показать, какие потери несет с собой едва ли не каждое историческое достижение. Так что не вырисовывается у нас бента-мовская формула прогресса: "большее количество счастья для боль-шего числа людей". Оставаясь же в рамках предметного обсуждения, можно констатировать: хотя суровая реальность родного для нас сто-летия сильно отличалась от лучезарных картин, рисовавшихся вооб-ражению прогрессистов и просветителей, его заслуги в гуманитарной сфере не менее грандиозны, чем в сфере технической.
       В ХХ веке были заметно усовершенствованы механизмы огра-ничения социального насилия, вовлечения масс в политическую ак-тивность, а также протекции человеческого организма от неблагопри-ятных природных факторов. Но параллельно росла неудовлетворен-ность, обусловленная опять-таки специфическими феноменами соци-альной психологии - эффектом призмы (ретроспективная аберрация) и эффектом зеркала. Еще важнее здесь повторить, что воплощение в жизнь гуманистических установок несло с собой комплекс новых трудных проблем, оставленных в наследство XX веком.
       О военно-политической стороне дела выше упоминалось. Ве-дущие государства, сумев воздержаться от прямого столкновения за счет переноса противоречий в русло локальных военных конфликтов, накопили ядерные боезаряды, совокупная взрывная мощь которых эквивалентна 1,2 млн. хиросимских бомб [Довгуша В.В., Тихонов М.Н., 1996]. С разрушением двухполюсного мира сдерживающие ме-ханизмы заметно ослабли, а соблазн произвольных действий, обеспе-чивающих сиюминутную политическую выгоду, возрос. Одновре-менно ядерным оружием овладевают народы, чьи лидеры не обреме-нены опытом ответственности, который успели приобрести полити-ческие элиты "классических" сверхдержав.
       Повысилась и вероятность применения гораздо более дешевых
       видов нетрадиционного оружия - бактериологического и токсинного. Кроме того, развитие новых видов оружия, а также форм политиче-ского терроризма делает все более проблематичным удержание воо-руженных столкновений в локальных рамках. Все это является по-бочным следствием широкого доступа к образованию, научно-техническим знаниям и умениям. И заставляет говорить не только о сохраняющейся, но и об усиливающейся угрозе глобальной военной катастрофы.
       Химическое, бактериологическое и особенно ядерное оружие, культурно-политическое противодействие которым составило лейт-мотив человеческой истории за последние полвека, создавались в сверхсекретных государственных лабораториях и тщательно охраня-лись. Доступ к сырью и информации был жестко ограничен, а произ-водство требовало больших финансовых затрат. В XXI веке ситуация решительно меняется. По прогнозам специалистов, скоро появятся такие виды оружия, основанного на генной инженерии, робототехни-ке и нанотехнологиях , для производства которых не нужно значи-тельного объема сырья и финансов, достаточно обладать определен-ным набором знаний и умений. Эти технологии несут с собой гран-диозные созидательные возможности и баснословные прибыли, но, как большинство технологических новшеств в истории, их легче ис-пользовать для разрушения, чем для созидания. С углублением же рыночных отношений научно-технологические лаборатории выскаль-зывают из-под контроля правительств и становятся достоянием част-ных корпораций, малых групп и отдельных лиц.
       Таким образом, по словам известного ученого и программиста Б. Джоя [Joy B., 2000], век оружия массового поражения сменяется веком "знаний массового поражения". Он отмечает, что управление материей на атомном уровне (нанотехнологии) даст необычайные эффекты при лечении рака и других болезней, очищении среды и обеспечит общество беспримерно дешевой энергией. Вместе с тем нанотехнологию возможно использовать для выборочного разруше-ния географических зон или поголовного уничтожения людей с опре-деленными генетическими признаками. А это уже новый виток в гон-ке вооружений, неподконтрольный государственным учреждениям и трудно поддающийся регулированию конкретными международными соглашениями.
       Более того, существует опасность, что нанобактерии-убийцы ускользнут вообще из-под человеческого контроля (например, вслед-ствие какого-либо недоразумения в лаборатории). Тогда они, будучи меньше, агрессивнее и эффективнее живых бактерий, способны за считанные сутки уничтожить белковую жизнь на Земле. Об этом еще в 80-х годах предупреждал пионер в области нанотехнологий Нобе-левский лауреат Э. Дрекслер, на которого ссылается Б. Джой.
       Хорошо известными издержками обернулась и реализация ло-зунга о покорении пассивной природы активной человеческой воле. Ценой за беспримерно высокие жизненные стандарты в одних регио-нах и стабильное обеспечение возрастающих жизненных нужд в дру-гих регионах стало обострение экологических и демографических проблем. В частности, резко сократившаяся смертность при прежних показателях рождаемости обернулась быстрым и к тому же крайне неравномерным ростом населения, а широкая доступность информа-ции и транспорта дала дополнительный импульс миграционным про-цессам.
       На протяжении четырех столетий, вплоть до 30-х годов XX ве-ка, основным источником демографического роста и миграций была Европа, лидировавшая в развитии технологии и экономики. Населе-ние Европы и выходцев из нее составляло 22% человечества в 1800 году и примерно 30% в 1930 году [Кеннеди П., 1997].
       Когда же ареалы ускоренного роста населения переместились в регионы с отсталыми технологиями, усиливающиеся потоки людей устремились в благополучные страны. Но если расширение "жизнен-ного пространства" европейцев обеспечивалось превосходством в во-енной силе, то сопротивление иммиграции из стран "третьего мира" блокируется гуманистическими представлениями об индивидуальном и этническом равноправии, а также чувством вины за колониальное прошлое.
       Продолжающаяся иммиграция в благополучные страны и за-метное превосходство иммигрантов над коренными жителями в ко-личестве рождающихся детей обостряет, со своей стороны, множест-во социальных, экономических и психологических проблем. Количе-ство "цветного" населения США к концу ХХ века уже превысило численность "евроамериканцев". Простая арифметика показывает, что при сохранении наметившейся тенденции к концу XXI века "лица европейского происхождения" будут составлять меньшинство и в странах исконного проживания. К тому же иноэтничные мигранты несут с собой отличную от европейской, патриархальную трудовую мотивацию, и содержание их растущих семей ложится бременем на национальные бюджеты. Все это влечет новые политические напря-жения и усиливающееся влияние праворадикальных политиков.
       В целом бурный рост населения планеты давно начал вызывать у ученых и политиков тревогу, подчас доходящую до истерии (см. далее). Хотя пик темпов прироста населения Земли (2, 04% в год) был пройден во второй половине 60-х годов, а пик его абсолютного прироста (86 млн. человек в год) - в конце 80-х годов, общая числен-ность людей даже при убывающей фертильности продолжает расти. В 2000 - 2005 годах среднегодовой прирост составит 75 млн. человек, т.е. равен населению Германии [Шишков Ю.В., 2002].
       В начале 70-х годов, когда страхи по поводу ядерной катастро-фы несколько улеглись, возник вопрос: а что будет, если ядерная война не произойдет? После первых докладов Римскому клубу миро-вую печать захлестнули рассуждения о том, на сколько хватит мате-риальных, энергетических и биологических ресурсов планеты при на-личных темпах роста населения и потребления . Разразившийся вско-ре нефтяной кризис дополнил расчеты ученых наглядным уроком де-фицита, насытив алармистское мироощущение новым предметным содержанием.
       Акцент на демографическом, энергетическом и прочих аспек-тах глобального экологического кризиса заслонил еще одну сущест-венную проблему, которой оборачивается впечатляющая победа культуры над естественным отбором.
       Последний, как известно, и в природе, и отчасти в обществе играл стабилизирующую роль, отбраковывая биологически неблаго-приятные мутации вместе с их носителями. Резкое ослабление этого безжалостного механизма природы - один из самых замечательных успехов человеческой истории - не может пройти безнаказанно для сменяющихся поколений.
       Говоря сугубо биологическим языком, чересчур благоприятные для каждой особи условия жизни снижают жизнеспособность попу-ляции. В нашем случае гарантированное выживание почти всех ро-дившихся детей ведет к накоплению генетического груза, которое, по мнению некоторых ученых, носит экспоненциальный характер [Боч-ков Н.П., 1978]. В результате каждое следующее поколение людей рождается биологически менее жизнеспособным, а потому более за-висимым от искусственной среды. И хотя в последнее время обнару-жилось наличие дополнительных механизмов самозащиты генофонда [Генетическая..., 1998], бесспорно одно: чтобы человек, одолевающий естественный отбор, оставался жизнеспособен, его среда и образ жизни должны становиться все более искусственными.
       Мутационный процесс усугубляется усиливающимся отравле-нием межтканевых жидкостей организма токсинами, тяжелыми ме-таллами, а в последнее время и радионуклидами - отходами произ-водств, накапливающимися во внешней среде [Проблемы клиниче-ской..., 1997], [Зубаков В.А., 2000]. Это ведет к необычайно быстрому (по биологическим меркам) перерождению химической среды клеток в многоклеточном организме, и неизвестно, сколь долго наличные средства искусственной протекции способны препятствовать перехо-ду от химического перерождения внутренней среды организмов к ла-винообразному вырождению вида...
       * * *
       В специальной и популярной литературе встречаются различ-ные суждения по поводу того, вступило ли человечество в фазу гло-бального антропогенного кризиса или только еще приближается к ней. Понятие кризисов и их типологию мы рассмотрим в своем месте (раздел 2.6). Подводя же итог всему сказанному выше, можно заклю-чить, что во второй половине XX века резко проявился только один из параметров кризиса - военно-политический, - который удалось преодолеть, переведя его в следующую фазу, менее отчетливую, но не менее опасную.
       Вместе с тем продолжающийся рост населения и расходования ресурсов свидетельствует о том, что комплексный глобальный кризис пока не наступил, но симптомы его приближения, дополненные экст-раполяционными расчетами, складываются в неутешительный диаг-ноз: развитие мировой цивилизации приняло предкризисный харак-тер. Сегодня уже можно предположительно обрисовать содержание кардинальных мировоззренческих и практических проблем, которые

1. 2. Распутье двадцать первого века

Мы заброшены в XXI век без карты, без руля и без тормозов.
       Б. Джой

Если человечество… не изменит карди-нальным образом свое поведение в планетарном масштабе, то уже в середине XXI века могут воз-никнуть такие условия, при которых люди суще-ствовать не смогут.
       Н.Н.Моисеев

Современное состояние человека как био-логического вида можно сравнить с балансирова-нием между эволюционной трансформацией и полным исчезновением.
       Дж. Аллен, М. Нельсон

…Ищу я выход из ворот,
       Но нет его, есть только вход,
       И то - не тот…
       В.С. Высоцкий

       Коль скоро прогнозирование вообще строится на экстраполя-ции, его исходной процедурой служит экстраполяция линейная. Именно линейное распространение наблюдаемых тенденций позво-ляет субъекту предвосхищать события и планировать собственные действия по вмешательству (или невмешательству) в их ход для дос-тижения потребных результатов. Таков обобщенный алгоритм опе-режающего отражения (моделирования), которым пользуется всякий живой организм [Бернштейн Н.А., 1961].
       Начав с линейной проекции опасных тенденций, отчетливо проявившихся за последние десятилетия ХХ века в сферах полити-ки, демографии, экологии и генетики, мы убеждаемся, что к середи-не XXI века планетарная цивилизация может оказаться на грани са-моистребления.
       Так, небезосновательны сценарии, предрекающие религиоз-ный ренессанс, новое Средневековье и деление человечества на враждующие между собой "цивилизации" по конфессиональному признаку. В статье, ставшей научным бестселлером 1994 года, аме-риканский политолог С. Хантингтон [1994] детально обрисовал та-кую перспективу, представив ее даже не как один из возможных, но как безальтернативный вариант развития мировых событий.
       В последовавшей дискуссии было отмечено, что, с одной сто-роны, образование противоборствующих цивилизаций потребовало бы предварительной насильственной интеграции государств внутри каждой из них; с другой стороны, конфессиональные и "цивилиза-ционные" противоречия все более концентрируются внутри от-дельных государств. В итоге же война всех против всех обещает стать лейтмотивом наступающего столетия.
       Как уже приходилось доказывать в процессе обсуждения ав-тору этих строк [Nazaretyan A., 1994], проекции подобные хантинов-ской суть сценарии "Конца истории". Но не в том смысле, какой вложил в это понятие гегельянец Ф. Фукуяма [1990], утверждавший, что крах фашизма, коммунизма и прочих "вызовов" и окончательная победа либеральных ценностей сделает последующую жизнь обще-ства бессобытийной. Напротив, перед нами сценарий драмы с ката-строфическим финалом: реанимация средневекового политического менталитета в сочетании с современными боевыми технологиями создаст гремучую смесь, которая неизбежно взорвет здание плане-тарной цивилизации .
       Аналогичен, по сути, итог другого сценария, построенного, в отличие от предыдущего, не на политико-идеологических, а на эко-логических и демографических соображениях.
       При этом ссылаются на ускоряющееся расходование полезных ископаемых, включая энергоносители, сокращение растительного покрова, биоразнообразия, уничтожение экосистем, вещественные и энергетические отходы, создающие радиационное загрязнение, пар-никовый эффект и т.д. Согласно В.Г. Горшкову [1995] и его после-дователям [Арский Ю.М. и др., 1997], человечество не нарушает внутреннее равновесие биосферы до тех пор, пока потребляет до 1% чистой продукции биоты. (Критики [Голубев В.С. и др., 1997] указа-ли на методологические неточности, приведшие к такому результа-ту, но детали пока оставим в стороне). Сегодня потребление превы-сило 10% и продолжает увеличиваться. И, хотя львиная доля расхо-дов и отходов приходится на США и другие развитые страны, осо-бую тревогу у многих экологов вызывает рост населения в бедных странах. По их расчетам, количество людей на Земле давно превы-сило допустимую норму и, если в ближайшие годы этот процесс не сменится на обратный, то в обозримой перспективе наступит гло-бальный обвал.
       Какова же предельная для биосферы численность человече-ского населения? Наиболее популярное число - 1 млрд. человек , но называют и меньшие величины. Горшков полагает, что экологиче-ски допустимый предел - 700 млн. человек - был превзойден в нача-ле XIX века. Лидер "глубинной экологии" А. Нейес ограничил при-емлемое количество 100 млн. человек [Философия…, 1997]. В учеб-ном пособии, подготовленном группой видных российских экологов [Арский Ю.М. и др., 1997], утверждается, что демографический оп-тимум был достигнут уже в верхнем палеолите и составляет 10 млн. человек.
       Из подобных расчетов вытекают достаточно грустные выводы, хотя они редко формулируются с такой откровенностью, как в одной из статей Н.Н. Моисеева [1992, с.89]. "Для того чтобы человечество не нарушало хрупкого баланса ресурсов, - писал он, - население планеты при нынешнем уровне технологий (курсив мой - А.Н.) должно быть уменьшено раз в десять… А такое, вероятнее всего, невозможно. Значит, предсказанная Мальтусом катастрофа в той или иной форме неизбежна".
       Оговорка, выделенная курсивом, весьма красноречива, и к ней я далее вернусь. Многие авторы таких оговорок не делают, выдавая результаты расчетов, выполненных в уплощенной мальтузианской модели, за последнее слово науки. Это, в свою очередь, служит по-водом для политических суждений глобального характера. "XXI век по многим военно-политическим прогнозам обещает быть грозным столетием войн за уменьшающиеся сырьевые ресурсы, за место в "золотом миллиарде" человечества", - утверждал, например, глав-ный редактор "Красной звезды" полковник Н.Н. Ефимов [2000].
       Впрочем, для того, кто знаком с официальным документом под названием "Стратегия национальной безопасности США на но-вое столетие" [A National... 1998], совершенно очевидно, что перед нами не более чем его авторизованный и чуть-чуть утрированный пересказ.
       Такие рассуждения и стратегии дают обильную пищу для ка-тастрофических ожиданий. Немецкий исследователь Г.М. Эрценс-бергер опасается наступления всемирной эры гражданских войн. Француз А Минк пишет о приближении новых Темных веков. Анг-личанин Н. Стоун также не исключает того, что человечество воз-вращается в средневековую эпоху нищенства, эпидемий, чумы и ин-квизиции [Вебер А.Л., 2002]. О перспективе "вторичной варвариза-ции" пишет польско-английский философ З. Бауман [2002].
       Тем самым хантингтоновский сценарий предстает перед нами в новом обличье и с иными обоснованиями. Но комментарий к нему остается прежним: если политические события станут развиваться по логике военных конфликтов (чего, конечно, нельзя исключить), то не стоит и мечтать о разрешении глобального экологического кризиса. А начавшееся столетие, начиненное "знаниями массового поражения" (см. раздел 1.1), наверняка завершит историю цивили-зации на нашей планете.
       Не менее суровая глобальная опасность, о которой говорилось в предыдущем разделе, связана с накоплением генетического груза. Сколь бы ни расходились специалисты в оценке конкретных деталей и сроков, сокращающийся в каждом следующем поколении процент полноценных в медицинском отношении детей свидетельствует о том, что при сохранении наблюдаемых процессов биологическая де-градация населения в обществах, радикально ограничивших естественный отбор, - вопрос времени…
       Итак, линейное распространение в будущее ряда тенденций, наблюдаемых "на входе" XXI века, дает повод полагать, что циви-лизация планеты Земля доживает последние десятилетия своей бур-ной истории. А далее наступает очередь конструктивных вопросов: каким образом возможно изменить ход событий, чтобы обеспечить сохранение цивилизации, и чем для этого придется пожертвовать?
       В многообразии глобальных проектов и рекомендаций выде-ляются две стратегии мышления, которые условно и пока без каких-либо оценочных коннотаций, назовем "романтической" и "прогрес-систской".
       Первая стратегия основана на постулате человеческой вины. Согласно этому постулату, кризисы обусловлены тем, что человече-ство нарушило законы природы (или, в другой версии, божествен-ные установления) и сталкивается с неизбежными последствиями. Соответственно, выход - в возврате к утерянным ценностям и со-стояниям.
       Разумеется, любой здравомыслящий аналитик понимает, что буквальный возврат в прошлое невозможен и речь идет только об ориентирах. Имеются также существенные разногласия по поводу того, когда именно общество пребывало в оптимальном, гармонич-ном состоянии и какая эпоха должна служить образцом: средние ве-ка, античность, палеолит? Но убеждение в том, что средства для вы-хода из кризиса следует искать в прошлом, объединяет привержен-цев романтического умонастроения.
       Например, то, что в концепции Хантингтона предстает как пе-чальная неизбежность, для религиозных и национальных фундамен-талистов - желанная цель, даже своего рода антикризисная страте-гия. Они обычно считают само собой разумеющимся, что в добрые старые времена люди были здоровее и счастливее, не сталкиваясь с экологическими и идеологическими кризисами. На этом фоне споры о том, какое именно религиозное учение и чей национальный дух лучше способствуют бескризисной жизни, столь же неизбежны, сколь и второстепенны по существу.
       Рекомендации религиозных (и национальных) фундаментали-стов смыкаются с призывами экологических фундаменталистов сво-ей ретроградной направленностью, но есть между ними и сущест-венное различие. Первые обычно требуют ограничить индивидуаль-ные потребности ("нищета должна снова превратиться в доброде-тель" [Панарин А.С., 1998]), но крайне негативно относятся к кон-тролю над рождаемостью. Напротив, излюбленный мотив вторых - сократить население Земли до биосферно-приемлемого уровня, т.е., по разным оценкам, в 6, в 10, в 60 и даже в 600 раз.
       Как же этого добиться? Мысль о большой войне уважающие себя исследователи отвергают, подчас ссылаясь на недостаточную эффективность классического средства депопуляции: "Войны ос-лабляли воюющие армии и страны, но лишь незначительно умень-шали тем самым скорость разрушения биосферы цивилизацией" [Арский Ю.М. и др., 1997, с. 306]. Взамен они предлагают сократить деторождение до одного-двух детей в семье, хотя остается неясным, как возможно убедить в этом миллиарды людей и выполнима ли та-кая задача при остром дефиците исторического времени.
       Обсуждались и более "операциональные" предложения. Прав-да, они, как правило, настолько экзотичны, что бытуют по большей части не в академической литературе, а в массовой печати и около-научных "тусовках". Отбросив заведомо безнравственные - война, прекращение экономической и медицинской помощи бедным стра-нам, - могу указать на два сюжета. Первый состоит в том, чтобы ре-гулировать пол зародышей (технически это допускается современ-ной биохимией), достигая глобального соотношения 9 родившихся мальчиков на 1 девочку; при таком раскладе рождаемость в сле-дующем поколении резко снизится. Второй - подмешивать в пищу, в воду, даже распылять в воздухе псевдогормональные препараты, снижающие вероятность зачатия за счет "очищающей селекции" (см. об этом [Лем С., 1992]).
       Очевидно, что все подобные предложения, опять-таки, упира-ются в задачу уговорить, обмануть или принудить народы и прави-тельства прибегнуть к депопуляционным мерам, а также к спорам о том, где их следует применять, а где нет. Любой искушенный в ри-торике идеолог легко доказывает, что именно в его стране сокра-щать население не требуется, причем один из безотказных аргумен-тов - сравнение ресурсных затрат на человека в богатых и в бедных странах (см. раздел 1.1).
       Сегодня мало кто верит в реалистичность глобальных депопу-ляционных программ. Население Земли продолжает увеличиваться, и хотя его относительный прирост, как и предполагали, снизился (числовые показатели приведены в разделе 1.1), стабилизация ожи-дается на уровне, вдвое и более превышающем нынешнюю числен-ность. Это обстоятельство рождает у экологов "романтического" направления глубокий пессимизм. Тем не менее, пропаганда в духе демографического алармизма активно проводится в СМИ и в учеб-ных аудиториях, часто приводя к неблагоприятным последствиям.
       С одной стороны, горячие головы уже предложили пострано-вые квоты на депопуляцию, что вызывает резкую реакцию со сторо-ны местных националистов (см. [Кургинян С. и др., 1995]). С другой стороны, иноэтничные мигранты объявляются главной угрозой для сложившихся социоэкологических систем [Гумилев Л.Н., 1993]. На этой почве "левые экологи" смыкаются с идеологами и политиками крайне правого толка, и авторитет науки используется для нагнета-ния ксенофобии. Западные социологи заговорили об опасности зе-леного тоталитаризма и экофашизма [Snooks G.D., 1996]. Поскольку же принудительный контроль над рождаемостью и депопуляция со-ставляют ядро большинства версий "устойчивого развития", можно согласиться с критиками, считающими данную концепцию "одним из опаснейших заблуждений современности" [Моисеев Н.Н., 1994] (ср. также [Лесков Л.В., 1998-а, б], [Зубаков В.А., 1999] и др.).
       Исходя из призывов "назад к Природе", "жить по законам Природы", признать "равенство прав" человека с прочими живыми существами и проч., можно представить себе и меры против накоп-ления генетического груза. По логике вещей, речь должна идти об упразднении медицины и радикальном снижении жизненных и ги-гиенических стандартов.
       Действительно, вошь, вирус гриппа и чумная бацилла - такие же твари божьи, как и человек, а потому биоэтически небезупречно спасать жизни людей, обеспечивая к тому же противоестественный рост их числа, ценой уничтожения их естественных врагов. По зако-нам природы человеческие особи должны служить материалом для регулярного естественного отбора, большинство родившихся детей должны не доживать до взрослого возраста, а взрослые, по заверше-нии детородного периода, - вскоре погибать (природе не нужны старики).
       Добавлю, что человеческое население уже превосходит на пять порядков численность популяций диких животных, сопостави-мых с человеком по размерам тела и типу питания [Капица С.П. и др., 1997]. Антропологами указаны факторы, благодаря которым по-пуляция ранних гоминид могла возрасти вчетверо, оставаясь еще в рамках биологической закономерности [Клягин Н.В., 1999], но и с учетом этого население Земли следовало бы сократить не в 6 и даже не в 600, а в десятки тысяч (!) раз.
       Само собой разумеется, что, отказавшись от привилегирован-ного положения в природе, человек обязан мирно сосуществовать (сколь бы ни было односторонним такое миролюбие) с хищниками, ядовитыми змеями, болезнетворными насекомыми и микроорганиз-мами, прекратить выпалывание сорняков, культивирование сельско-хозяйственных растений и животных и т.д. Надо ли доказывать, что на таком пути разрешения экологического кризиса "золотой милли-ард" - или "золотой миллион"? - человечества составят не граждане преуспевающих стран, а бушмены и прочие первобытные племена…
       Все это с логической неизбежностью вытекает из биоцентри-ческого мировоззрения, хотя левые экологи обычно не доводят рас-суждения до конца, оставляя их непоследовательными. Например, они подсчитывают, какой ущерб природе наносится современными технологиями, но не вычисляют, каким обвалом экосистем обернул-ся бы возврат к архаическим способам хозяйствования, а факты, свидетельствующие о тяжелейших экологических кризисах в про-шлом, просто игнорируют; призывают к депопуляции, но обходят вопрос о реалистичных способах (см. [Назаретян А.П., Лисица И.А., 1997]). Бесконечные концептуальные нестыковки такого рода и дали повод американскому социологу Э. Тоффлеру, обычно корректному в формулировках, высказаться неожиданно резко: "Только романти-ческие дураки болтают о возвращении к природному состоянию" [Тоффлер А., 1997, с. 349].
       Чтобы спасти биоцентрические построения, предлагаются компромиссные формулировки типа "вперед - к Природе", которые на поверку оказываются не более чем красивой публицистикой. Ес-ли говорить о "настоящей" (т.е. аутентичной, дикой) природе, к ме-ханизмам и закономерностям которой апеллируют последователь-ные биоцентристы, то неуместно слово "вперед". Если же речь идет о заповедниках, парках, оранжереях и ручных зверюшках, то налицо подмена понятий: все это не природные, а культурные новообразо-вания, созданные человеком, как и все прочие артефакты, из мате-риала природы. Поэтому такое сближение с природой есть одна из форм "очеловечивания", биоценозов, превращения их в элементы антропосферы [Буровский А.В., 1999], т.е. дальнейшего восхожде-ния (или, в трактовке биоцентристов, нисхождения) социоприрод-ных систем от естественных к искусственным состояниям.
       Но тогда в обсуждаемом тезисе доминирует слово "вперед", и сам тезис укладывается в рамки альтернативной романтизму про-грессистской стратегии.
       Последняя вытекает из эволюционной картины мира, в рамках которой кризисы рассматриваются как закономерные фазы развития общества и природы. Соответственно, прогрессисты ищут решение глобальных проблем, обострившихся в процессе исторического раз-вития, на пути дальнейшего развития по тем же векторам, по каким оно происходило до сих пор. Эта парадоксальная стратегия также сопряжена с целым рядом теоретических и эмоциональных трудно-стей, а между ее сторонниками имеются существенные разногласия по конкретным вопросам.
       Так, в противовес возврату к религиозной и политической вражде Средневековья иногда выдвигают идею Мирового прави-тельства с широкими и подкрепленными военной силой полномо-чиями. Оно видится как развитие исторической тенденции, состоя-щей в укрупнении социальных организмов.
       Оппонентами такого проекта сформулированы два основных возражения. Во-первых, он предполагает отход от либеральных цен-ностей в сторону планетарного тоталитаризма, предназначенного для увековечения господства богатых стран над бедными и эксплуа-тации их ресурсов (т.е. здесь концепция "золотого миллиарда" вы-ступает в новом обличье). Во-вторых, это приведет к подавлению культурного разнообразия [Шахназаров Г.Х., 2000], [Панарин А.С., 2000]. То и другое обернулось бы снижением жизнеспособности ми-рового сообщества.
       Для полноты картины приведу экстремальное предложение по формированию глобального управляющего центра. "Геостратегиче-ский успех, достигнутый в этом деле, - пишет крупнейший амери-канский политолог З. Бжезинский [1999, с.254], - надлежащим обра-зом узаконит роль Америки как первой, единственной и последней истинно мировой сверхдержавы".
       Последнюю цитату даже не стану здесь комментировать, по-тому что она отчетливо демонстрирует тот самый социально-психологический синдром Homo prae-crisimos, который подробно описан в разделе 2.7. Что же касается более взвешенных проектов, возражения против них снимаются другой версией прогресса, по ко-торой политическая перспектива состоит, напротив, в децентрализа-ции и регионализации власти, образовании экономических и техно-логических блоков, объединяющих области различных стран. Футу-рологи приводят выразительные свидетельства продуктивности та-кой тенденции на различных континентах [Кеннеди П., 1997].
       С экспансией сетевого общества (которое "абсорбирует и под-чиняет предшествовавшие социальные формы"), если нации-государства и выживут, то окончательно утеряют суверенитет - ис-точник международных конфликтов. "Они будут связаны друг с другом в многосторонних сетях с изменчивой геометрией обяза-тельств, ответственности, союзов и субординации" [Кастельс М., 2002, с.508].
       В пределе логично ожидать отмирания или функционального перерождения национальных государств [Negroponte N., 1995] и го-сударства вообще (особенно "модерного государства", сложившего-ся в Новое время [Фурс В.Н., 2000]) как исторически преходящей формы социальной организации.
       По мере того, как удельный вес товарной стоимости будет смещаться от вещественной и энергетической к информационной составляющей, традиционные формы государственных границ, та-можен и армий превратятся в анахронизм. Продолжающееся совер-шенствование, удешевление и распространение сетей типа "Интер-нет", разработка компьютерных языков (которых пользователям знать не требуется, но через которые будет автоматически осущест-вляться перевод) - все это сделает человеческие контакты независи-мыми от географической локализации, национальной принадлежно-сти и социального положения корреспондентов.
       В результате государственные и вообще макрогрупповые формы организации будут вытеснены сетевой самоорганизацией мирового сообщества, всемирным гражданским обществом. Идил-лическую картину дополняет перспектива "бескровных войн", аре-ной которых станут "мультимодальные" экраны компьютеров (с включением зрения, слуха, осязания и других сенсорных анализато-ров): с их помощью каждый желающий может достоверно пережи-вать весь комплекс эмоций, связанных с участием в боевых опера-циях. Война, как и прочие функции государства, переместится в виртуальную сферу…
       К сожалению, и такой сценарий только на первый взгляд ка-жется беспроблемным. Дезинтеграция государств, уже принявшая форму глобального геополитического передела, начатого распадом СССР, разложение национальных и религиозных общностей - все это сопряжено с трудными идеологическими, эмоциональными пе-рестройками и фрустрациями. А значит, с психологическим, поли-тическим и в ряде случаев, вероятно, силовым сопротивлением. В игру давно включены корпоративные, финансовые и прочие эгои-стические интересы, и большой вопрос, удастся ли человечеству пройти путь до безгосударственного существования с минимальны-ми издержками, т.е. такими, которые не обернулись бы глобальной катастрофой. Впрочем, как мы далее убедимся, это еще не самая острая из коллизий будущего в рамках прогрессистского сценария.
       Что касается демографической стороны дела, здесь оценки прогрессистов диаметрально отличаются от оценок их оппонентов. Например, авторы книги [Капица С.П. и др., 1997] допускают одно-временное существование на Земле 12-14 млрд. человек. На этой численности, по их мнению, реально прекратится демографический рост, но не из-за недостатка ресурсов, а в силу культурно-психологических причин: как показывает опыт развитых стран, с ростом благосостояния и образования рождаемость радикально па-дает ("демографический переход").
       Сходные числа, от 10 до 14,5 млрд. человек, заложены в сце-нарии некоторых американских исследователей (см. обзор литерату-ры в [Кеннеди П., 1997]). Называют и бoльшие числа - 15-25 млрд. Скрупулезный анализ проводимых расчетов и их методологии при-вел ряд экспертов к выводу, что вообще "представление о "пределах роста" является ложным" (цит. по [Капица С.П. и др., 1997, с. 249]).
       В начале 80-х годов представители "ревизионистской школы" выступили за стимулирование рождаемости, подчеркнув, что с рос-том населения увеличивается количество творческих личностей, способных обеспечить технологические, социальные и духовные пе-рестройки. Наиболее обстоятельно этот тезис обоснован австро-американским экономистом и социологом, лауреатом Нобелевской премии Ф.А. фон Хайеком [1992].
       Хайек показал, что демографический рост чреват опасностями постольку, поскольку он опережает рост социокультурного разнооб-разия, т.е. увеличивается количество "одинаковых людей". Когда множество людей желают одного и того же и владеют одними и те-ми же простыми навыками, они создают напряженность на рынке труда, конкурируют за ресурсы и наращивают их расход. Но когда увеличивается количество "разных людей", мыслящих непохоже и владеющих разнообразными умениями, параллельно умножаются социальные услуги. Отходы одних деятельностей становятся сырьем для других деятельностей, более полно вовлекая в единый кругово-рот вещественные и энергетические ресурсы. В итоге с ростом насе-ления и потребления сокращаются расходы природных ресурсов и, что не менее важно, отходы социальной жизнедеятельности.
       В той же парадигме прогрессисты обсуждают способы реше-ния энергетической, продовольственной и других проблем. Они ука-зывают на недооценку оппонентами объемов и потенциала имею-щихся запасов плодородной почвы и энергоносителей, а также твор-ческих возможностей человеческого ума; реальную же проблему ви-дят в необходимости социальной, экономической, политической и психологической перестройки мирового сообщества (см. [Кеннеди П., 1997], [Лесков Л.В.,1998 -а, б] и др.).
       От того, примем мы точку зрения "алармистов" (романтиков) или "ревизионистов" (прогрессистов), решающим образом зависит программа действий, особенно в демографической сфере. В первом случае следует направить основные финансовые и интеллектуаль-ные усилия на пропаганду малодетности, а в идеале бездетности, и прочие депопуляционные мероприятия, причем, не надеясь на суще-ственный результат. Во втором - на развитие образования, воспита-ния, систем профессиональной подготовки и переквалификации, удешевление, распространение и совершенствование информацион-ных сетей и т.д.
       Вторая стратегия, конечно, выглядит предпочтительнее для гуманиста, но это само по себе не может служить определяющим ар-гументом. Тем более что последовательное прочтение прогрессист-ского сценария, как выше отмечено, счищает с него лоск рождест-венской идиллии.
       Особенно очевидны теоретические и эмоциональные коллизии современного прогрессизма при изучении экологического и генети-ческого аспектов глобального кризиса. По сути дела, стержень про-грессистских подходов составляет дальнейшая "денатурализация" внешней и внутренней среды человека.
       Предполагается, что биосфера будет все более превращаться в подсистему планетарной цивилизации (антропосферы) с возрастаю-щей ролью искусственного управления. Допустимые объем и сте-пень стихийной саморегуляции биоценозов, видовой состав и плот-ность заполнения экологических ниш будут определяться в соответ-ствии с интересами единой социоприродной системы, т.е., в конеч-ном счете, с потребностями культурного субъекта. Удельный вес биотических регуляторов будет последовательно сокращаться, и природа в целом - антропоцентризироваться, превращаясь в эрзац, памятник или, по выражению А.А. Брудного [1996], "знак самой се-бя".
       Понятно, почему такая перспектива болезненно воспринима-ется не только "зелеными", но и широкой общественностью. Но еще сильнее шокируют прогнозы, связанные, по этому сценарию, с са-мим человеком.
       Поскольку нас не устраивают ретроградные способы противо-действия накоплению генетического груза (отказ от медицины и т.д.), реальную альтернативу могло бы составить последовательное вытеснение естественных механизмов биологической регуляции ис-кусственными. Генная инженерия, превентивное отслеживание на-следственных патологий, консервация клеток, клонирование, выра-щивание и трансплантация органов, внеутробные формы вынашива-ния плода и прочие пока еще полуфантастические кошмары будут означать вторжение инструментального интеллекта в самые ин-тимные основы бытия.
       Сегодня едва можно вообразить, какими злоупотреблениями и трагическими ошибками чревата столь немереная власть над орга-низмом. И какое качество социального, нравственного и правового контроля необходимо для того, чтобы злоупотребления и ошибки не привели к необратимым катастрофам.
       Но и это еще не все. Согласно прогрессистскому сценарию, будет неуклонно возрастать роль автоматизированных систем хра-нения и переработки информации в жизнеобеспечении общества. Их внедрение во все сферы человеческой деятельности - необходимое условие для того, чтобы радикально повысить удельную продуктив-ность производств, уровень жизни, качество медицинского контро-ля, предотвращать и смягчать потенциальные конфликты, исключив кровопролитные формы их разрешения и т.д. Но, увы, рисующийся взору энтузиастов информационный рай [Гейтс Б., 1996] - не более чем очередная утопия.
       На заре кибернетики крупнейший математик Дж. фон Нейман теоретически доказал, что количественное наращивание мощности и быстродействия ЭВМ рано или поздно приведет к непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффектам. В середине 80-х го-дов немецкий ученый В. Циммерли заметил, что тенденция уже приобрела реальные очертания. Он назвал ее парадоксом информа-ционных технологий: контроль за функционированием компьютер-ных систем обеспечивается посредством более сложных систем, и таким образом машинный интеллект неуклонно обособляется от че-ловеческого [Zimmerli W., 1986].
       Имеются и специальные аргументы в пользу того, что само-обучающаяся система с рефлексивной моделью мира, квазипотреб-ностными механизмами автономного целеполагания, способная оце-нивать успешность действий, отношение между общими и частными задачами, испытывать аналоги удовлетворенности и неудовлетво-ренности и т.д. - такая система не будет вечно оставаться "маши-ной" в привычном смысле слова. Включение же в электронную кон-струкцию белковых молекул (биочипов), выращенных в генетиче-ской лаборатории и ускоряющих искусственное формирование сен-сорных органов, должно особенно впечатлить тех, кто склонен при-давать большее значение субстратным (органика - неорганика), чем функциональным признакам. Впрочем, биочипы - вероятно, только промежуточное решение, если иметь в виду поразительные перспек-тивы нанотехнологий (см. раздел 1.1). Все это дало основание аме-риканскому ученому Г. Моравеку [1992, с. 34] заявить: "Недалек тот час, когда наши механические рабы обретут душу".
       Что же произойдет потом? Автор приведенной цитаты, один из самых знаменитых специалистов по робототехнике, основатель крупнейшей в мире программы по изучению роботов, в книге [Mo-ravec H., 2000] попытался это предугадать, используя дарвиновскую модель борьбы за существование. Он провел параллель с тем, как 10 млн. лет назад, после образования Панамского перешейка, плацен-тарные млекопитающие Северной Америки проникли в Южную Америку и за несколько тысячелетий извели обитавших там сумча-тых.
       Нечто подобное, но за гораздо меньший срок, приличествую-щий XXI веку, должно произойти и теперь. Роботизированные про-изводства, конкурируя между собой за вещество, энергию, про-странство и информацию, настолько повысят цену этих ресурсов, что они станут недоступными для людей; последние будут, таким образом, обречены на вымирание.
       Моравек скептически относится к "законам робототехники", сформулированным писателем-фантастом А. Азимовым, и не наде-ется на то, что в сознание роботов удастся внедрить имманентные алгоритмы человеколюбия, а значит, в этой конкуренции шансы че-ловечества равны нулю.
       Такие высказывания профессионалов уже начали влиять на массовые настроения. В США появились неолуддиты, физически истребляющие программистов как носителей главной опасности для человеческого рода. Рассказывая об этих фактах, о пострадавших друзьях и коллегах, о том, что и сам может стать очередной мише-нью, уже известный нам Б. Джой, соучредитель и главный специа-лист компании "Сан майкросистем", неожиданно солидаризировал-ся со своими смертельными врагами [Joy B., 2000].
       Характерно само заглавие его статьи: "Мы не нужны будуще-му". Автор много лет увлеченно работал над совершенствованием компьютерных программ и созданием нанотехнологий с верой в то, что его труды сделают мир лучше и комфортнее для людей. Но те-перь, добившись крупных результатов и продумав соотношение по-зитивных и негативных последствий, он с ужасом убедился, что соз-дает могильщика человечества.
       По расчетам Джоя, к 2030 году мощность самых совершенных компьютеров 2000 года будет превзойдена более чем в 1 млн. раз (!) . Этого достаточно для появления разумного робота ("нанобота") способного к самовоспроизводству и, соответственно, для образова-ния "вида роботов". В сочетании с новыми возможностями физики и генетики это обеспечит тотальную искусственную перестройку ми-ра, в котором человеку места не останется.
       Ученый рассматривает различные проекты спасения людей, вплоть до удаления их на другие планеты, но единственное реальное средство видит в запрете на развитие компьютерных технологий. Он готов первым отказаться от дальнейшей работы в этом направлении, хотя опасается, что его предложение уже запоздало…
       Своеобразный рекорд завершенности леденящих душу картин принадлежит сотруднику НАСА, российско-американскому специа-листу по компьютерам А. А. Болонкину, статью которого в 1995 го-ду опубликовала "Литературная газета". Между людьми и роботами (электронными Е-существами) - вездесущими и во всех отношениях превосходящими своих создателей - возникнет поляризация. Соз-данные для блага людей, Е-существа перестанут нуждаться в духов-ной связи с ними и приступят к их уничтожению. В итоге вид Homo sapiens будет представлен небольшим числом особей в био-кислородных резервациях вроде наших зоопарков. Ибо станет оче-видно, что "человечество выполнило свою историческую миссию и не нужно более ни природе, ни Богу, ни простой целесообразности" [Болонкин А.А., 1995].
       Характерно, что в рассуждениях Болонкина отсутствуют мо-тивы литературной антиутопии, предупреждения или хотя бы (как, например, у Джоя) сожаления о судьбе человечества, завершающего свою "миссию". Эмоции бесполезны, так как всякие попытки оста-новить, запретить научно-технический прогресс или изменить его формы - напрасны, а будущее предопределено. Хотя автор даже не скрывает наполняющего его восторга по поводу начертанной пер-спективы.
       Здесь невольно задумаешься, как в старом анекдоте: а стоило ли? Если драматическая история разума и культуры приводит только к образованию все более могущественных и безжалостных агрессо-ров, то нужно ли беспокоиться о дальнейшем сохранении цивилиза-ции?
       Впрочем, это вопрос из области сантиментов, опускаться до которых приверженцы экстремального прогрессизма не склонны. Но тогда возникает другой вопрос, уже вполне "рациональный" и изо-морфный тем, что относились к сценариям "столкновения цивили-заций" и "золотого миллиарда": долго ли сможет удержаться от са-моистребления интеллект, сочетающий столь высокий инструмен-тальный потенциал со столь убогими ценностными установками?..
       Я считаю ответ на этот вопрос очевидным. Технократы-прогрессисты приводят нас к тому же итогу, что и романтики-фундаменталисты, только более извилистой дорогой: на финише маячит самоистребление человечества и всего, что создано истори-ей. Запреты, которые предлагает Джой (и некоторые другие ученые), как показывает весь материал его же статьи, бесперспективны. Не только потому, что джин "знаний массового поражения" уже выпу-щен из бутылки. Если бы даже удалось загнать его обратно, без раз-вития новейших технологий численно растущее и биологически слабеющее человечество все равно было бы обречено…
       Даже великий физик С. Хокинг [1998] - человек, много лет прикованный к инвалидной коляске, лишенный речи и, в отличие от благополучных коллег, со светлым оптимизмом глядящий в будущее человечества (психологическая компенсация?) - отдает дань пред-ставлению о "борьбе за лидерство с электронным роботом". Ради успешной борьбы, по мнению ученого, необходимо "улучшать ин-теллектуальные и физические качества человека" посредством ген-ной инженерии (с.5). Мне представляется странной надежда на то, что скорость генетических трансформаций, даже искусственных, может сравниться со скоростью саморазвития электронных систем, а расчет на успех в такой "борьбе за лидерство" - беспочвенным.
       Обсуждаются и сценарии, предполагающие не прямое сопер-ничество человеческого и электронного интеллектов, а различные формы их симбиоза. Но и здесь все непросто.
       Можно долго и полезно спорить о терминах типа "душа", "механизм", "человек", "машина". Но важно, чтобы словесные ба-талии не заслонили существо дела. Едва ли кто-либо способен точно указать момент, когда в искусственном творении человеческого ума обозначится новое субъектное качество - суверенное отношение к миру и к человеку.
       Самый мягкий прогрессистский сценарий предполагает встречное развитие двух тенденций: "денатурализация первой при-роды" (стихийные биотические регуляции антропосферы, включая человеческий организм, вытесняются искусственными) и "одушев-ление второй природы" (продукты и орудия человеческой деятель-ности обретают качества субъектности). Образующиеся в итоге сим-биозные формы интеллекта и цивилизации могли бы обеспечить ко-ренное разрешение нынешних глобальных проблем. Однако даже при самом благоприятном раскладе жертвой такого развития стал бы человек в его качественной определенности…
       Авторы футурологических трудов, предусматривающие такую перспективу, оценивают ее диаметрально противоположно. У одних, склонных к ностальгии и обладающих подчас художественным да-ром, слышится своего рода "Плач Ярославны" по уходящей стихий-ности природы и человеческой души [Кутырев В.А., 1994], [Зиновь-ев А.А., 2000]. Другие восторженно описывают киборгов и прочие электронные чудища, призванные, как и герои Моравека, вытеснить несовершенных белково-углеводных человеков [Kosko B., 1994], [More M., 1994], [Болонкин А.А., 1995].
       Выходит, все - не слава богу. И попятный путь, и топтание на месте, и прогресс одинаково гибельны. Одна из главных задач даль-нейшего нашего исследования состоит в том, чтобы выяснить, дей-ствительно ли ситуация так безысходна. Может ли рост человече-ского населения сочетаться с ростом благосостояния и улучшением экологической обстановки? Способны ли люди жить без войн? Должны ли различные формы развитого интеллекта непременно стать конкурентами и даже врагами, наподобие близких по функции зоологических видов? И главное: на каком пути - удаления от тра-диционного общества или возврата к нему - человечество ожидает "меньшее зло"?
       Вопросы такого рода сегодня требуют обстоятельно аргумен-тированных ответов.

…При характеристике нынешнего исторического этапа вспо-минают как Одиссея, лавирующего между Сциллой и Харибдой, так и былинного богатыря на распутье дорог, каждая из которых грозит потерями. Второй образ точнее в том смысле, что обозримое буду-щее планетарной цивилизации представляет собой набор паллиати-вов: среди реалистичных сценариев нет ни одного беспроигрышно-го.
       Разумеется, беспроигрышных путей история не знала никогда, они существовали разве что в воображении религиозных фанатиков, утопистов и прожектеров. Но наступившее столетие в данном отно-шении существенно отличается от предыдущих.
       Во-первых, оно будет, как никакое другое, насыщено необхо-димостью трудных судьбоносных выборов при временнoм дефици-те. Во-вторых, эти выборы будут более, чем когда-либо ранее, соз-нательными, поскольку наука уже позволяет до известной степени предвосхищать и "просчитывать" как позитивные, так и негативные последствия принимаемых решений.
       Признав, что развитие непременно сопряжено с потерями, и научившись сдержанно относиться как к истерикам, так и к востор-гам по поводу будущего, мы должны быть готовы к отбору опти-мальных стратегий, т.е. обеспечивающих сохранение цивилизации при минимуме издержек. А это во многом зависит от достоверности опорных представлений об общих векторах развития, а также о ме-ханизмах обострения и разрешения эволюционных кризисов.
       Вопросы о том, существуют ли в действительности универ-сальные векторы и механизмы, связывающие историю общества и природы, и если да, то каково их направление и содержание, явля-ются ключевыми для ориентировки в многообразии оценок, сцена-риев и проектов. Далее я постараюсь показать, что комплексное изу-чение прошлого помогает найти в паллиативном пространстве бу-дущего хотя и не идеальные, но приемлемые для человека решения.