3.1. Векторы и кризисы в "дочеловеческой" истории

Существует ли другой - нетехнологический - путь раз-вития цивилизации? Типичен ли наш путь для Космоса, что составляет он - норму или патологию?
С. Лем

Мы имеем сегодня многочисленные высокоспециали-зированные и проводимые независимо исследования эволю-ции конкретных сущностей - таких, как звезды, бабочки, культуры или личности, но располагаем весьма немногими (если располагаем вообще) истинно универсальными поня-тиями эволюции как фундаментального процесса.
       Э. Ласло

3.1.1. Беспокойное семейство Hominidae

Поневоле содрогнешься при мысли о су-ществе, возбудимом, как шимпанзе, с такими же внезапными вспышками ярости - и с кам-нем, зажатым в руке.
       К. Лоренц

В понятиях математической теории хао-са история человечества представляет собой устойчивую "самоподобную" систему, со-храняющуюся уже около миллиона лет.
       Д. Кристиан

Граница между человеческой и "дочеловеческой" историей проводится в соответствии с концептуальной установкой, а точнее, со вкусами того или иного автора.
       Одни, вслед за Б.Ф. Поршневым [1974], не признают людьми неандертальцев Шанидара, которые использовали одежду и обувь из кожи, опекали больных и раненых, укладывали в индивидуальные могилы орудия и даже лекарственные цветы, хотя, бесспорно, были существами иного биологического вида. Другие, как Э. Уайт и Д. Браун [1978], считают человеком уже Homo habilis, анатомически почти человекообразную обезьяну, который, используя простые га-лечные орудия, начал выстраивать между собой и природой новую искусственную реальность. Третьи, четвертые и пятые выделяют в качестве решающих какие-либо из переломных событий на вре-меннoм отрезке почти в два миллиона лет.
       Для наших задач разногласия по поводу границ собственно "человеческой" истории несущественны. Важнее показать, что тренд от естественного состояния начался не с неолита, как часто полагают: неолитическая революция стала лишь очередной вехой, после которой этот процесс заметно ускорился. Но многое из того, что ей предшествовало, также было движением в сторону "искусст-венного" (опосредованного) бытия.
       И опять возникает вопрос о причинах такой направленности изменений. "Строго материалистическая" точка зрения предполага-ет примат внешнего над внутренним. Исходя из этого принципа, причины технологических и прочих инноваций ищут в естественных изменениях среды, особенно климатических условий. Считается са-мо собой разумеющимся, что периодические колебания температу-ры побуждали гоминид изобретать приемы поддержания огня, строительства жилищ, производства одежды и более совершенных орудий охоты, и для этого - совершенствовать формы коммуника-ции. В советской философской литературе доходило до смешного. Маститые авторы переписывали друг у друга утверждение, будто верхнепалеолитическому кризису сопутствовало "глобальное похо-лодание" [Урсул А.Д., 1990, с.171], между тем как, согласно любому справочнику, приближавшийся голоцен - послеледниковый период, т.е., наоборот, эпоха относительного потепления.
       В специально-научной литературе таких наивных ошибок, ко-нечно, не бывает. Но интуитивное убеждение в том, что исходной функцией костра, жилища или одежды являлась теплозащита, а оружие служило главным образом для охоты на животных, ориенти-рует большинство ученых на поиск причинных связей между есте-ственными ухудшениями климата и развитием технологий. По-скольку же такой связи обнаружить не удается, возникли даже гипо-тезы о "внетропической прародине". По логике их авторов, исполь-зование огня и прочие социальные нововведения в тропическом климате "оказались бы биологической несообразностью", и в каче-стве ареала технологических (а также анатомических) трансформа-ций предлагается рассматривать не Африку или Южную Азию, а Монголию, Казахстан и Сибирь (см. об этом [Лалаянц И.Э., 1990]).
       Недостаток данных, а также трудности датировки событий в среднем и нижнем палеолите не позволяют пока достоверно под-твердить или опровергнуть предположение об определяющем влия-нии внешних факторов. Но такое предположение, при всей его ин-туитивной очевидности, представляется теоретически сомнитель-ным. Непонятно, за счет чего заведомо не векторные внешние коле-бания (похолодания чередовались с потеплениями) могли служить причиной векторных изменений.
       В действительности, как отмечалось, экзогенные кризисы обу-словливали адаптивные перестройки социальной системы без каче-ственного совершенствования, тогда как качественные скачки ста-новились следствиями более тонкого стечения обстоятельств. На-помню, социальной системе иногда удавалось отреагировать таким образом на спровоцированную неустойчивость - неблагоприятные изменения среды, вызванные собственной активностью общества, - и эти частичные (и весьма относительные) удачи выстраивались в последовательную линию "прогрессивного" развития.
       Исходя из этого, полезно принять во внимание альтернативную версию технологического творчества гоминид, построенную на си-нергетической модели. Доводы в ее пользу остаются пока косвен-ными, но они не более умозрительны, чем доводы традиционной версии. А именно, качественные инновации возникали не там и не тогда, где и когда климат становился суровее, но, напротив, в клима-тически благоприятных зонах, где концентрировались стада гоми-нид и обострялась конкуренция. Соответственно, теплозащитные функции костра, жилища и одежды вторичны, а первичны функции социально-интерактивные: внутригрупповая коммуникация и меж-групповые конфликты.
       В литературе уже высказывались догадки о первичности эсте-тических функций одежды и жилища [Мэмфорд Л., 1986], [Флиер А.Я., 1992]. Я бы добавил, что одежда первоначально служила для коллективной и половой идентификации (привлечение сексуальных партнеров включает эстетический момент), устрашения и защиты от ударов. Жилище также могло первоначально использоваться как своего рода крепость против хищников и враждебных стад и лишь позже, при изменившихся условиях, - как укрытие от дождя, ветра и мороза.
       Вероятно, сказанное относится и к костру. Стадо, преодолевшее естественный страх перед огнем, получало надежную защиту от хищников и от самых опасных врагов - других гоминид, продол-жавших, как все дикие животные, бояться огня. Со временем горя-щие поленья становились также эффективным оружием нападения и охоты. Еще позже было замечено, что огонь не только жжет, но и греет, а мясная пища, подвергнутая термической обработке, легче усваивается. Огонь из источника опасности и с трудом преодоле-ваемого страха превращался в условие физического комфорта. Осо-бенно возрастала его роль при климатических колебаниях или ми-грациях в зоны с более суровым климатом. Происходило то, что хо-рошо нам знакомо по дальнейшим историческим стадиям: с дости-жением относительной независимости от природных условий воз-растала зависимость гоминид от новой искусственно создаваемой среды. Ее влияние на биоценозы было еще несопоставимо с кошма-рами верхнего палеолита, но оно не могло не проявляться при дли-тельном сжигании определенных пород древесины и т.д. [Goudsblom J., 1990].
       Нет оснований думать, будто использование огня было биоло-гической необходимостью. Естественная шерсть предохраняла пите-кантропов не хуже, чем других млекопитающих, благополучно пе-реживших климатические циклы плейстоцена. Имеются археологи-ческие свидетельства того, что отдельные стада, воздержавшиеся от миграции в тропические широты, пережили десятки тысячелетий похолодания и вымерли только после того, как, вслед за отступаю-щим холодом, с юга пришли другие стада. Пришельцы в таких слу-чаях быстро разбирались с аборигенами, закаленными в борьбе с хо-лодом, но не имевшими достаточного опыта видовой конкуренции. По всей видимости, успешные конкуренты приобретали такой опыт там, где происходила концентрация стад, сопоставимых по интел-лектуальным и операциональным возможностям (см. далее).
       Еще более известный факт - судьба массивных австралопите-ков (australopitecus robustus), близких родственников и грозных со-перников грациальных австралопитеков. Вытеснив последних на просторы саванны и не втянувшись в орудийную деятельность, эти крупные представители вида пережили их чуть ли не на миллион лет [История… 1989].
       За прошедшие с момента взаимной изоляции 1,5 - 2 млн. лет грациальные австралопитеки прочно стали на путь орудийного раз-вития и смертельной конкуренции между стадами, создали самые первые материальные культуры (Homo habilis). И породили прогрес-сивный вид архантропов, которые постепенно стерли с лица Земли менее конкурентоспособные стада австралопитековых.
       Между тем массивный австралопитек, не знавший орудий и тем более огня, благополучно адаптировался к климатическим колеба-ниям и, наверное, мог бы дожить до наших дней. Во всяком случае, фатальную опасность для него таила не природа. Архантропы, "не-благодарные потомки" грациальных австралопитеков, давно успев-шие истребить стада предкового вида, около полумиллиона лет на-зад превратили обжитые массивными австралопитеками леса в свои охотничьи угодья [Кликс Ф., 1985]. Там они не истребили ни одного вида животных, кроме своих теперь уже дальних родственников: сработала бескомпромиссная "ненависть к двойнику", весьма харак-терная для палеопсихологии и унаследованная от палеолита автори-тарным сознанием [Поршнев Б.Ф., 1974], [Назаретян А.П., 1996].
       Та же непримиримая вражда к "умеренно непохожему" (чужа-ку, нелюди) сделала летальным для одного из видов столкновение между неандертальцами и кроманьонцами на исходе среднего па-леолита.

Еще в 70-е годы научные источники сообщали, что кроманьонцы - первые представители вида неоантропов, к которому принадлежит современный чело-век, - появились около 40 тыс. лет назад в районе Ближнего Востока. После-дующие исследования на стыке археологии, генетики, химии и физики сущест-венно изменили картину событий. Сегодня один из гипотетических сценариев (без значительных домыслов здесь пока не обойтись) вырисовывается следую-щим образом.
       От 100 до 200 тыс. лет назад в стаде палеоантропов на юге Африки стали рождаться странные дети с ослабленным волосяным покровом тела, с не совсем обычной формой головы и строением кисти. Предположительно, их матерью была одна женщина, которую ученые назвали палеолитической Евой (отцами были разные мужчины).
       Отметим сразу ряд неувязок. Некоторые генетики настаивают на том, что за метафорой "палеолитической Евы" скрывается не одна единственная, а не-большое количество родственных женщин. Неясно, как могла выглядеть сама эта дама (или дамы?). Например, ведущий специалист в данной области Б. Сайкс [Sykes B., 2001] полагает, что она и ее соплеменники принадлежали к нашему биологическому виду и что небольшое число представителей этого ви-да (порядка одной-двух тысяч) к тому времени уже сформировались, однако только потомки "Евы" дожили до наших дней. Впрочем, такое предположение не меняет сути дела, оно лишь отодвигает момент появления самых первых "протокроманьонцев".
       Для нашей темы важно то, что первые мутанты удалились от материнско-го пламени и образовали отдельную популяцию. Вероятнее всего, их вынудила к этому агрессивная неприязнь соплеменников, видевших в них не безобидных уродов, но опасных чужаков.
       Между тем мутация оказалась генетически устойчивой. На протяжении десятков тысяч лет стадa прямых предков кроманьонца кочевали в труднодос-тупных географических зонах, избегая встреч с опасными палеоантропами: че-репа протокроманьонского типа археологи обнаружили лишь в 80-х годах. Если верно, что подавляющее большинство современных "Еве" протокроманьонцев бесследно вымерли, то наиболее вероятной причиной этого могла быть именно безуспешная конкуренция за экологическую нишу с "двоюродными братьями" - палеоантропами.
       За время, прошедшее после видовой дивергенции, палеоантропы, продол-жавшие по-своему эволюционировать, развили мощную культуру Мустье. Они превосходили своих современников кроманьонского типа в физической силе и, вероятно, в качестве материальной культуры, а объем головного мозга поздних неандертальцев был выше средних показателей у современных людей (см. раз-дел 2.4). Не удивительно, что протокроманьонцы долгое время оставались пе-риферийным видом, пребывали на обочине истории и при встречах с домини-рующими племенами становились, скорее, охотничьей добычей, чем равноцен-ными соперниками.
       Однако наши биологические предки тоже не теряли времени даром. Они постепенно учились использовать свои преимущества перед грозным противни-ком - преимущества поначалу второстепенные, которые, в конце концов, стали решающими. Так, относительная слабость руки компенсировалась гибким строением кисти: отчетливая оппозиция большого и указательного пальцев су-щественно повысила манипулятивную способность (неандерталец "загребал" предмет всей пятерней) и точность броска. Строение гортани с сильнее выгну-тым небным сводом обеспечило большее богатство членораздельной речи, а в несколько меньшем по объему мозгу были сильнее развиты речевые зоны. Мно-гие антропологи считают последнее обстоятельство особенно существенным: "Более медленная речь с рудиментарными фразами могла поставить неандер-тальцев в невыгодное положение" [История... 2003, с.22].
       Примечательно, что между двумя близкими видами не происходило скре-щивание: специальные исследования не обнаруживают следов неандертальца в генофонде современного человечества [Sykes B., 2001]. Пока не установлено, могли ли кроманьонцы с неандертальцами давать биологически продуктивное потомство (т.е. такое, которое способно производить на свет следующие поко-ления). Весьма вероятно, что генетики дадут положительный ответ на этот во-прос, и тогда за объяснением придется обратиться к психологии. Еще Б.Ф. Поршнев [1974] доказывал, что кроманьонцы испытывали такую ненависть к неандертальцам - самым опасным своим врагам, - что не воспринимали их как потенциальных половых партнеров. Ненависть наверняка была взаимной, и ес-ли сам автор этого не допускал, то исключительно из картезианских убеждений (якобы, палеоантропы не обладали психикой, оставаясь, как все животные, только рефлекторными автоматами), которые сегодня, насколько нам известно, уже не разделяет ни один биолог или антрополог.
       Таким образом, вернее будет сказать, что около 40 тыс. лет назад кро-маньонцы не появились, а дождались своего часа, и с кризисом культуры Му-стье (см. раздел 2.6) борьба между близкими видами перешла в открытую фазу. Она длилась несколько тысяч лет и завершилась полным истреблением неан-дертальцев, причем не только в Африке и на Ближнем Востоке, но и в Европе, куда двинулись "пассионарные" кроманьонские племена. Материальная куль-тура неандертальцев была захвачена и освоена победителями, которые оказа-лись (как это и прежде происходило при вытеснении предшественников более прогрессивными гоминидами) "неблагодарными", но очень способными учени-ками. По общему признанию антропологов, культуры верхнего палеолита явля-ются органичным продолжением культуры Мустье.
       В начале верхнего палеолита люди современного биологического вида уже безраздельно господствовали на планете. Вот бы когда, кажется, и насту-пить вечному миру. Но не тут-то было!
       Мы ранее обращали внимание на известный психологам факт, что не раз-личие, а сходство (точнее: не существенные, а поверхностные различия) вызы-вает наиболее острую неприязнь. Судя по всему, именно в верхнем палеолите межплеменная вражда достигла предельного ожесточения - например, Б.Ф. Поршнев считал ее главным фактором усилившейся миграции, забросившей людей в Америку, в Австралию и другие регионы, где никогда прежде не ступа-ла нога человекоподобного существа.

Эпизоды такого рода, реконструированные по обрывочным ар-хеологическим данным, весьма красноречивы. Они доказывают, что причины качественного развития гоминид тождественны причинам исчезновения отстававших в развитии родов и видов (оставившего эволюционно беспрецедентную пропасть между животным и соци-альным мирами). И это не столько природные факторы, сколько смертельная конкуренция за экологическую нишу. Только в неоли-те (см. раздел 2.7) механизм эволюции радикально изменился: физи-ческое искоренение носителей устаревших социальных форм про-грессивными племенами стало уступать место непосредственной "конкуренции идей".
       Отчего же гоминиды не сосуществовали более или менее мирно на протяжении миллионов лет, как это удается близким друг другу видам животных в природе? Изучая этот вопрос, мы видим, как их преимущество оборачивалось несчастьем.
       Согласно принципу Гаузе, в одной нише устойчиво существует только один вид; но "нормальные" животные после внутривидовой дивергенции способны оккупировать соседнюю нишу (вытеснив от-туда более слабых хозяев), образовать новую нишу или мигрировать в другую экосистему. Для гоминид все эти пути были, по большому счету, закрыты, поскольку образованная ими ниша была, во-первых, уникальна и, во-вторых, глобальна. Как отмечают В.И. Жегалло и Ю.А. Смирнов [2000], использование искусственных орудий прида-ло этому семейству беспримерное качество трофической и морфоло-гической амбивалентности. Легкость квазиморфологических адап-таций (органопроекции, по В.А. Флоренскому) позволяет гоминиду включаться в любую трофическую цепь в качестве конечного звена пищевой пирамиды и, благодаря этому, выстраивать собственную, экзотическую для биоценоза систему жизнеобеспечения.
       "Сверхприродная" адаптивность играла двойственную роль в судьбе гоминид. С одной стороны, отдельные стада могли удаляться и изолироваться в труднодоступных зонах. С другой стороны, стаг-нировавшие в изоляции стада становились предшественниками тех самых "отличников", которых, как отмечалось в разделе 2.6, Исто-рия не жалует. Спустя десятки или сотни тысяч лет их настигали но-вые волны мигрантов, более продвинутых и искушенных в конку-ренции, и участь аборигенов была решена.
       Концентрация равноценных соперников за уникальную нишу создавала неустойчивость, при которой самосохранение настоятель-но требовало качественного развития. Стада гоминид представляли друг для друга самый динамичный, непредсказуемый элемент среды и мощнейший источник ее разнообразия; нейтрализация же разно-образия среды, в соответствии с одним из ключевых законов теории систем (см. раздел 3.3), становилась возможной за счет наращивания собственного внутреннего разнообразия. Отстававшие обрекались на то, чтобы рано или поздно быть раздавленными средой, но уже не физической или биологической, а "прасоциальной".
       Антропологи назвали особую форму отбора, установившуюся "между двумя скачками" - от выделения австралопитеков из живот-ного царства до полной победы неоантропов - грегарно-индивидуальной [История…, 1983]. Ее суть в том, что стадо с лучше отработанными кооперативными отношениями, обеспечивавшими большее разнообразие индивидуальных качеств, получало преиму-щество в конкуренции.
       Во внутренне сплоченных стадах под коллективной опекой ос-лабевало давление классического биологического отбора. Шанс вы-жить и оставить потомство получали особи с менее развитой муску-латурой, менее агрессивные, но с более развитой нервной организа-цией. Они оказывались способными к действиям, обычно не даю-щим индивидуальных адаптивных преимуществ: сложным операци-ям, связанным с производством орудий, поддержанием огня, лече-нием соплеменников, передачей информации и т.д., а также к не-стандартному поведению. При классическом отборе такие умельцы были бы обречены на гибель или, во всяком случае, попав под жест-кую систему доминирования и имея, как правило, очень низкий ранг в иерархии, не оставляли бы потомства.
       Поэтому лучшие перспективы развития, а следовательно, вы-живания, имели те стада, где все взрослые получали доступ к охот-ничьей добыче и к половым контактам, где была лучше организова-на взаимопомощь, слабые от рождения или вследствие ранений мог-ли выжить, обогащая генофонд, накапливая и передавая коллектив-ный опыт. Сообщества со сниженным уровнем внутренней агрес-сивности оказывались более жизнеспособными при обострившейся конкуренции и, в частности, готовыми более эффективно организо-вать сражение, систему боевой координации и коммуникации. Так продолжалось становление общеисторической зависимости, кото-рую мы выше определили как закон техно-гуманитарного баланса.
       Напомним (см. разделы 2.5, 2.6), что эта опосредованная связь между развитием инструментального и гуманитарного интеллекта начала формироваться еще на стадии хабилисов, впервые резко на-рушивших этологический баланс: инстинктивное торможение агрес-сии оказалось несоразмерно искусственному оружию. Выжить уда-лось тем стадам, в которых необычно (для природных существ) раз-витое воображение породило некрофобию; страх посмертного мще-ния, в свою очередь, ограничил внутривидовую агрессию и стиму-лировал заботу об инвалидах и покойниках.
       Промежуточный итог этого длительного развития - вопиюще "противоестественное", биологически бессмысленное поведение, следы которого археологи обнаруживают в Шанидаре, Ля Шапелли и на других стоянках, относящихся к позднему Мустье. Вопреки всякой "биологической сообразности", отдельные индивиды в этой культуре продолжали жить, будучи подчас полными калеками, захо-ронение покойников сопровождалось сложнейшими ритуалами и т.д. Все это наглядные подвижки по шкале "естественное - искусст-венное", которые уже невозможно игнорировать.
       Столь же достоверным признаком освобождения от природной зависимости может служить последовательный (хотя едва ли неук-лонный) рост популяций гоминид на протяжении сотен тысячеле-тий.
       Итак, констатировав, что признаки последовательной "денату-рализации" прослеживаются на протяжении всего палеолита, доба-вим: механизмы этого процесса во многом сходны с теми, которые мы обнаруживаем на позднейших исторических стадиях. Впору за-подозрить, что не только неоантропы, но и все семейство Hominidae представляет собой патологическое явление биосферы.
       Чтобы убедиться в обратном, посмотрим, как развивались со-бытия до образования в биосфере этого сумасбродного семейства…
      

3.1.2. Коллизии устойчивого неравновесия в биосфере

Жизнь представляет собой непрерывную борьбу с переходом в равновесное состояние.
       Э.М. Галимов

500 млн. лет назад, когда жизнь преодолела почти 9/10 дистанции от бактерии до Сократа, гипотетиче-ский наблюдатель еще не мог бы определиться по "месту" возникновения разума: в море или на суше? 30 млн. лет назад он колебался бы между Старым и Но-вым светом, между лемурами и обезьянами. Даже 2 млн. лет назад наблюдатель, будь он самим Дарви-ном…, воздержался бы от оптимизма относительно перспектив уже возникшего рода Homo. Только от-блеск первого костра осветил пройденную точку би-фуркации. Homo все-таки пришел первым.
       В.И. Жегалло, Ю.А. Смирнов

Фауст: Существованье гор, лугов, лесов
       Обходится без глупых катастроф.
       Мефистофель: Ты полагаешь? Но иного мненья,
       Кто был свидетелем их появленья.
       И.В. Гете

В 90-х годах астрофизики впервые получили возможность фиксировать объекты величиной с очень крупную планету около других звезд. К концу века число обнаруженных за пределами Сол-нечной системы планет приблизилось к двум десяткам [Ксанфома-лити Л.В., 1999], весной 2002 называли число 89, а в 2003 оно пере-валило за сотню.
       С самого начала возник волнующий вопрос: нет ли на тех пла-нетах чего-либо подобного жизни? В переводе на операциональный язык это вопрос о том, как можно обнаружить наличие (или убе-диться в отсутствии) биоподобных процессов на расстоянии в десят-ки и сотни световых лет. С интересным предложением выступила группа итальянских биохимиков. Живое вещество должно поддер-живать атмосферу планеты в состоянии далеком от равновесия, и неравновесность как основной признак достаточно развитой жизни могла бы быть зарегистрирована при высокой разрешающей спо-собности спектрального анализа [Benci V., Galleni L., Santini F., 1997].
       Этот пример показывает, что к концу ХХ века представление о неравновесии как фундаментальной особенности живого заняло прочные позиции в естествознании. В предисловии к сборнику тру-дов, посвященных 50-летию знаменитых лекций Э. Шредингера [1972], его редакторы писали: "Все живые организмы сталкиваются с проблемой сохранения крайне маловероятной (highly improbable) структурной организации в противодействии второму началу термо-динамики. Шредингер указал на то, что они удерживают внутренний порядок за счет создания беспорядка в среде" [Murphy M.P., O'Neill L.J., 1997, p.2].
       Добавим, что за несколько лет до шредингеровских лекций (1943 год) была опубликована книга советского биофизика Э.С. Бау-эра [1935], в которой отчетливо поставлен вопрос об устойчивом неравновесии живого организма с окружающей средой и введен сам этот термин. Еще ранее догадки на этот счет выдвигались А.А. Бо-гдановым, Р. Дефаем, Л. Бриллюэном и другими учеными (см. [Фо-мичев А.Н., 1985], [Назаретян А.П., 1991]).
       Сегодня уже считается общепризнанным, что жизнь - это ме-ханизм, который "контролирует устойчивость особого неравновес-ного состояния земной атмосферы" [Горшков В.Г., 1995, с.293].
       Как отмечалось в разделе 2.8, акцент на антиэнтропийном ха-рактере жизнедеятельности и на ее непременной цене (сохранение неравновесного состояния оплачивается ускоренным ростом энтро-пии других систем) приближает к пониманию того, почему жизни исконно сопутствуют эндо-экзогенные кризисы различного масшта-ба и почему ответом на них может стать совершенствование антиэн-тропийных механизмов. Поскольку же здесь нас интересует степень экзотичности социальной истории по отношению к предыдущему развитию природы, обратим внимание на ряд обстоятельств.
       Первое состоит в том, что, поднимаясь мысленно по лестнице геологических эпох, мы обнаруживаем все более разнообразные, сложные и далекие от равновесия со средой формы жизни. При этом за миллиарды лет, отделяющие нас от появления фотосинтезирую-щих организмов, основной входящий ресурс - лучистая энергия Солнца, - если и изменялся, то не векторно, т.е. последовательно не возрастал. Между тем энергетический выход, выражаемый влияни-ем живого вещества на все оболочки планеты, возрастал последова-тельно и, по большому счету, неуклонно.
       Этот эффект обеспечивался умножением экологических ниш и удлинением трофических и прочих цепей, в результате чего отходы жизнедеятельности одних организмов становились ресурсами жиз-недеятельности других (почти буквальная аналогия с выводами Ф.А. Хайека по поводу демографического роста, цитированными в разде-ле 1.2!). Внутреннее усложнение вело "к более эффективному пре-образованию энергии и вещества окружающей среды в биомассу" [Бердников В.А., 1991, с.62], и по мере того, как расход ресурсов на единицу биомассы снижался, вместимость биосферы росла.
       Биологами установлен еще один примечательный факт. У всех бегающих наземных животных - от насекомых до млекопитающих - энергетическая эффективность двигательного аппарата примерно одинакова, т.е. они затрачивают равную энергию для перемещения единицы массы своего тела на единицу расстояния [Бердников В.А., 1991]. Преимущество же в эффективности целенаправленного дви-жения дает умение дальше и точнее "просчитывать" будущие собы-тия - скажем, траекторию потенциальной жертвы, врага или партне-ра - и соответственно организовать свое поведение.
       Здесь уже просматривается второе важное для нас обстоятель-ство: органичной составляющей "прогрессивного" развития жизни служила ее интеллектуализация. Так можно характеризовать изме-няющиеся качества биосферы в целом, биоценозов, а также отдель-ных видов, последовательно занимавших верхние этажи биосферной организации.
       Последнее анатомически выражалось формированием и разви-тием нервной системы, головного мозга, его коры, кортикализацией функций и т.д. Указывая на неуклонность тенденции, В.И. Вернад-ский [1987] ссылался на открытие американского палеонтолога Д. Дана: в процессе развития нервной системы "иногда наблюдаются геологически длительные остановки, но никогда не наблюдается по-нижение достигнутого уровня" (с.251). Это в дальнейшем подтвер-дил и специальный расчет. Если коэффициент цефализации совре-менной фауны принять за 1, то в миоцене (25 млн. лет назад) он со-ставлял 0,5, а в начале кайнозойской эры (67 млн. лет назад) - 0,25.
       Функционально интеллектуализация проявлялась как возрастанием адаптивной гибкости биоценозов, так и образованием все более динамичных и дифференцированных форм отражения (моделирования). Иерархия уровней и этапов становления этих форм раскрывается наблюдениями и лабораторными экспериментами [На-заретян А.П., 1987, 1991]. Исследование филогенеза и онтогенеза отражательных процессов позволяет проследить последовательное нарастание субъективных факторов активности и оценить их само-стоятельную роль в эволюции.

Если в простейших физических процессах преобладает синхронное моделирование - модель мира, которую несет в себе каждый из взаимодейст-вующих элементов, трансформируется одновременно с взаимодействием, - то в системах высшего химизма [Жданов Ю.А., 1968], [Руденко А.П., 1986] и осо-бенно у живых организмов наблюдается феномен опережающего моделирования. Здесь уже память представляет собой не просто фиксацию сле-дов воздействия: опыт прошлых взаимодействий обеспечивает предвосхищение дальнейших событий по начальным признакам [Анохин П.К., 1962]. Так, при первых признаках потепления химические процессы в живом дереве ориенти-руются на наступление весны, и это может обернуться неприятными последст-виями, если преждевременное потепление окажется природной аномалией.
       Большинство гетеротрофных организмов (животные), в отличие от автотрофов (типичных растений), приобретают способность к сигнальному моделированию - ориентировке на трофически нейтральные раздражители. На-пример, одноклеточные растения в аквариуме тянутся к освещенной части по-тому, что свет служит для них источником жизненной энергии. Одноклеточные же животные, гетеротрофы, поначалу безразличны к источнику света; но если корм регулярно подавать в освещенную часть аквариума, то выработается ус-ловный рефлекс - положительная реакция на свет, отсутствовавшая в их гене-тической программе [Лурия А.Р., 2004].
       Дальнейший филогенез механизмов моделирования связан с образовани-ем и совершенствованием специального органа - нервной системы: ретиальной, ганглиозной, а потом и центральной, увенчанной головным мозгом. Высшие позвоночные уже формируют полисенсорные предметные образы - психическое моделирование, - приобретающие собственную динамику независимо от непо-средственного стимульного поля. Такую способность ученые также фиксируют не только при полевых наблюдениях, но и в лабораторных экспериментах.
       Например, признаком наличия предметных образов (психики) служит появление сновидений и галлюцинаций: в лабораторных экспериментах все это фиксируется созданием искусственных условий, при которых поведение живот-ного, оставаясь предметным, перестает быть адекватным ситуации [Ротенберг В.С., Аршавский В.В., 1984], [Волков П.Н., Короленко Ц.П., 1966]. О том же свидетельствуют специфические мотивационные конфликты, когда психогенная потребность (любопытство) толкает особь на действия, противоречащие по-требности физического самосохранения (см. раздел 2.8).
       С еще большими рисками и дисфункциональными эффектами сопряжено рефлексивное (семантическое) моделирование, характерное для человека и ка-чественно развивавшееся в процессе культурной истории.

Разумеется, возрастающая опасность дисфункций составляет лишь неизбежную негативную сторону психической эволюции, каж-дый виток которой дает виду также и заметные адаптивные пре-имущества.
       Так, освобождение от стимульного поля и "выделение "пред-мета" в калейдоскопе окружающей среды" [Ухтомский А.А., 1978, с.225] делает возможным абстрагирование, умственную игру образ-ами и, в перспективе, использование одних предметов для воздейст-вия на другие предметы [Северцов А.Н., 1945]. У высших обезьян способность к абстрагированию, управлению предметными образ-ами и, соответственно, к сложным инструментальным действиям достигает такого развития, которое вплотную приближается к прао-рудийной деятельности ранних гоминид. После специального обу-чения в лаборатории поведение антропоидов, вероятно, даже пре-восходит ее по операциональной и по эмоциональной сложности [Бериташвили И.С., 1966], [Кац А.И., 1973], [Фирсов Л.А., 1977].
       Любопытно, что гоминиды на ранней стадии не были лидера-ми интеллектуальной эволюции. Во всяком случае, по коэффициен-ту цефализации (отношение веса мозга к весу тела, служащее корре-лятом интеллектуальности позвоночных) австралопитек уступал дельфину. Но в процессе жесточайшей внутривидовой и межвидо-вой конкуренции средний объем мозга гоминид увеличился в 3 раза, тогда как нынешние дельфины анатомически не отличаются от сво-их предков - современников австралопитека. Встроившись в ком-фортную экологическую нишу, дельфины избежали жестокой кон-куренции, стимулировавшей ускоренное развитие.
       Это лишний раз демонстрирует эволюционную продуктив-ность провоцируемых стрессов и подводит к третьему важному для нас обстоятельству - эволюционные трансформации опосредовались глобальными кризисами и катастрофами.
       Сегодня никто из ученых не сомневается в том, что спокойные фазы биосферной истории чередовались с катастрофическими (толь-ко на протяжении фанерозоя произошло как минимум 5 массовых и десятки менее масштабных вымираний), но по поводу источника по-следних мнения заметно расходятся.
       Дело в том, что Ч. Дарвин игнорировал теорию катастроф Ж. Кювье, которая была решительно антиэволюционной и опиралась только на факт отсутствия в современном мире видов, явно присут-ствовавших в отдаленном прошлом. При формировании синтетиче-ской теории, объединившей теорию отбора с популяционной гене-тикой, сведения о резких сменах видового состава биосферы все еще оставались скудными. Поэтому эволюционная биология строилась без учета соответствующих данных и плохо с ними согласуется. Для спасения парадигмы плавного естественного развития ее привер-женцы, в полном согласии с науковедческой теорией Т. Куна [1977], создают гипотезы ad hoc. А именно, они стараются причинно свя-зать катастрофические процессы с внешними по отношению к жизни - геофизическими и космическими факторами.
       Иных акцентов требует синергетическая модель. Как мы мог-ли убедиться (см. разделы 2.6 - 2.8), она позволяет предположитель-но судить о генезисе системного кризиса по его результатам. Исходя из этого, глобальные изменения "прогрессивного" характера долж-ны были стать итогами кризисов, спровоцированных собственно биотическими процессами.
       Впрочем, наиболее бесспорные сведения о некоторых пере-ломных эпизодах очень точно соответствуют сценарию эндо-экзогенных кризисов. Как по синергетической партитуре, был, на-пример, "исполнен" переход от раннепротерозойской к позднепро-терозойской эре более 1,5 млрд. лет назад. Цианобактерии (сине-зеленые водоросли), бывшие прежде лидером и монополистом эво-люции, выделяли отходы своей жизнедеятельности - молекулы ки-слорода. Кислород, постепенно накапливаясь, изменял химический состав атмосферы и придавал ей все более выраженное окислитель-ное свойство. Когда содержание кислорода в атмосфере достигло критического значения, началось вымирание организмов.
       В кислородной атмосфере стали распространяться и эволю-ционировать аэробные формы, большинство из которых - эукарио-ты, составившие новый ствол жизни. Впоследствии, благодаря сложной структуре, они смогли образовать многоклеточные грибы, растительные и животные организмы [Аллен Дж., Нельсон М., 1991], [Snooks G.D., 1996].
       Но не по всем переломным эпизодам доступные сведения столь же органично укладываются в схему спровоцированной неус-тойчивости. Так, в 80-е годы большинство палеонтологов были склонны объяснять массовое вымирание ящеров на исходе мелового периода чисто внешними факторами. При этом ссылались на данные о грандиозном взрыве, следы которого обнаружены в отложениях: то ли извержении сверхмощного вулкана [Crawford M., March D., 1989], то ли столкновении с крупными астероидами [Голицын Г.С., Гинзбург А.С., 1986]. Выброшенные в верхние слои атмосферы мас-сы измельченной породы могли перекрыть доступ солнечным лучам и послужить первопричиной экологической катастрофы.
       В последующем такое объяснение вызвало серьезную критику. Вымирание динозавров (и значительного количества других видов) произошло "быстро" по геологическим меркам, т.е. длилось 1 - 2 млн. лет; пыль же держалась в атмосфере несколько месяцев. Если взрыв сыграл роль в разрушении биосферы, то только потому, что это было подготовлено накоплением внутренних деструктивных эффектов.
       Австралийский ученый Г.Д. Снукс внимательно проанализи-ровал еще одну распространенную гипотезу о том, что массовая ги-бель биологических семейств (около 60%) на верхней границе перм-ского периода также была вызвана извержением грандиозного вул-кана в Сибири. "Несомненно, - заключает он, - такое событие должно было оказать мощное влияние на жизнь. Но весьма вероят-но, что 250 млн. лет назад… флора и фауна Земли исчерпали дина-мические возможности экспансии, сделавшись весьма уязвимыми для любого внешнего воздействия" [Snooks G.D., 1996, р.77].
       На мой взгляд, аргументом против гипотез, объясняющих ка-тастрофические смены видового состава Земли экзогенными воздей-ствиями, могла бы служить сравнительная оценка длительности эр и отделов на геохронологической шкале. Их укорочение по мере ус-ложнения и интенсификации жизненных процессов свидетельствует о том, что периодические глобальные катастрофы не являются пас-сивными последствиями внешних происшествий, но имеют внут-реннюю логику и причинность.
       Это может быть, в частности, связано с предполагаемым влия-нием жизнедеятельности на геологические процессы. "Продолжи-тельность эволюционных периодов накопления энергии, - пишет хабаровский геофизик В.Л. Шевкаленко [1992, с.24-25], - по-видимому, определяется способностью живого вещества соответст-вующего уровня организации к преобразованию и накоплению энер-гии Солнца и захоронению ее в осадках в виде соединений углерода. Тектонические движения, вероятно, служат пусковым механизмом, обусловливающим расход части энергии погребенного органическо-го вещества на метаморфические преобразования". Автор привел также гипотезу французских исследователей о "холодном" ядерном синтезе элементов, который может изменять химический состав и объем литосферы и продуцировать возмущения земной коры.
       Если такие гипотезы подтвердятся, эндо-экзогенное происхо-ждение глобальных кризисов (т.е. то, что они были спровоцированы активностью живого вещества) станет очевидным. Но уже само их выдвижение свидетельствует о неудовлетворенности ученых внеш-ним по отношению к жизни объяснением биосферных переломов.
       И все же решающим мне представляется аргумент, так сказать, "элевационный", т.е. построенный на сравнении с последующими событиями.
       Палеонтологи указывают на то, что в спокойных фазах проис-ходили изменения, росло разнообразие, но все это оставалось в пре-делах одного качественного уровня [Шевкаленко В.Л., 1997]. За ка-тастрофическими же обвалами следовало не восстановление систе-мы (полное или частичное), а качественные скачки сложности, ин-теллектуальности и уровня неравновесия биосферы с физической средой. Это очень трудно согласовать с предположением о внешнем происхождении катастроф. Между тем, вспомнив о результатах ан-тропогенных кризисов спустя десятки и сотни миллионов лет (см. разделы 2.6 - 2.8), мы в очередной раз обнаружим принципиальное сходство механизмов. Ведь и в социальной истории глобальные кри-зисы разрешались последовательным удалением социума и его при-родной среды от "естественного" (равновесного) состояния!
       Выходит, попытки свести дело к внешним воздействиям в от-даленной истории биосферы имеют ту же сомнительную логику, что и попытки объяснить относительным потеплением гибель в верхнем палеолите крупных животных; при этом игнорируется бесспорное обстоятельство: каждый из погибших видов успешно пережил 20 климатических циклов плейстоцена, не сопровождавшихся интен-сивной охотничьей деятельностью человека.
       Кстати, если факты вообще способны разрушить какое-нибудь теоретическое построение (в чем я не уверен), то есть по меньшей мере один факт настолько убийственный для концепции, предпола-гающей естественное вымирание мегафауны на исходе плейстоцена, что его впору уподобить пушечному ядру, угодившему в карточный дом. Достоверно установлено [Vartanian S.R. et al., 1995], что еще 4 - 4,5 тыс. лет назад на острове Врангеля жили (карликовые) мамонты! Впервые добравшиеся туда люди успели наделать гарпуны из их клыков, и вскоре после появления людей беззащитные животные окончательно исчезли.
       Дальнейшие исследования в области палеонтологии позволят полнее судить о механизмах глобальных переломов и верифициро-вать синергетическую гипотезу о решающей роли эндо-экзогенных кризисов. Пока же констатируем бесспорный факт. Биота, как в по-следующем общество, развивалась путем адаптации к среде, преоб-разуемой ее собственной активностью, и тем самым адаптировала среду к своим возрастающим потребностям.
       С этим связано четвертое обстоятельство, на которое нам важ-но обратить внимание: рост биологического разнообразия обеспечи-вался биогенным ограничением разнообразия физической среды.
       Активность живого вещества на протяжении миллиардов лет унифицировала температурный режим планеты, атмосферное давле-ние, радиационный фон (за счет озонного экрана в верхних слоях атмосферы) и т.д. "В целом весь процесс эволюции биоты был на-правлен на стабилизацию, на сокращение амплитуды колебаний фи-зической среды" [Арский Ю.М. и др., 1997, с.121]. За последние 600 млн. лет, несмотря на чередование ледниковых и послеледниковых периодов, температура нашей планеты колебалась в относительно узком диапазоне, так как более радикальные изменения климата предотвращались обратным влиянием биоты [Липец Ю.Г., 2002].
       Тем самым складывались предпосылки для все более сложных форм жизни, существование которых было бы немыслимо в услови-ях "девственной", не преобразованной планеты. Как отметил В.А. Бердников [1991, с.118], "каждый вид многоклеточных организмов представляет собой завершающее звено в длинной цепи видов-предков (филетические линии вида), начало которой теряется в глу-бинах докембрия… Филетические линии каждого вида начинались в совершенно других, по существу, инопланетных условиях".
       Разве это не напоминает историю отношений общества и при-роды? Если бы социальный субъект, выстраивая антропоценозы, по-следовательно не переоборудовал биологическую среду "под себя" и не жертвовал ее разнообразием ради растущего разнообразия культурной составляющей, ничего подобного цивилизации на Земле возникнуть бы не могло. Для цивилизации современная австралопи-текам биосфера - такая же инопланетная реальность, как для млеко-питающих - биосфера протерозоя.

Общность тенденций, а также некоторых механизмов соци-альной и биосферной истории обусловила своего рода изоморфизм концептуальных интерпретаций и, соответственно, разногласий в обществоведении и в биологии.
       Так, естествоиспытатели, разделяющие идею прогрессивной эволюции, часто склоняются к телеологическим решениям, сконцен-трированным более всего в теории номогенеза (ортогенеза). Видный представитель этой школы Л.С. Берг [1977], излагая взгляды своего предшественника К.Э. Бэра, следующим образом сформулировал центральный тезис: "Конечной… целью всего животного мира явля-ется человек" (с.69-70). В построениях марксистских социологов аналогичную функцию выполнял коммунизм, у некоторых христи-анских философов - богочеловек, у П. Тейяра де Шардена - точка Омега и т.д.
       Аналогом "цивилизационного" подхода в исторической со-циологии у биологов служит оппозиционная эволюционизму "сук-цессионная" парадигма. В ней "идеи прогресса, "высшего" и "низ-шего" отходят на второй план" [Богатырева О.А., 1994, с.31], сохра-няя смысл лишь в рамках определенного цикла. В свое время ярко, с присущей ему иронией, близкую позицию выразил Н.В. Тимофеев-Ресовский: "Пока что нет не то /что/ строгого или точного, но даже мало-мальски приемлемого, разумного, логичного понятия прогрес-сивной эволюции… На вопрос - кто же прогрессивнее: чумная ба-цилла или человек - до сих пор нет убедительного ответа" (цит. по [Бердников В.А., 1991, с.32]).
       Здесь, как и в социальной истории, синергетическая модель помогает удержаться между идеологиями конечной цели и замкну-тых циклов. Эволюция видится как последовательность апостериор-ных эффектов, отчасти случайных (рост разнообразия в спокойные периоды за счет актуально бесполезных, но приемлемых для систе-мы мутаций), отчасти необходимых для сохранения системы при обострившихся кризисах. Иначе говоря, мы опять убеждаемся: про-грессивная эволюция биосферы (как и общества) - не цель, а сред-ство сохранения неравновесной системы.
       Вместе с тем устанавливаются критерии для сравнительной оценки процессов и состояний.
       Вопрос о том, "прогрессивнее" ли человек чумной бациллы, не столько проясняет, сколько запутывает существо дела. Сравни-вать отдельные виды под таким углом зрения не вполне корректно, поскольку каждый из них живет в своей нише, по мере возможности приспосабливается к спонтанным изменениям среды и, в общем, не является предметом биологической эволюции. Как ранее отмеча-лось, простейшие виды устойчивее сложных, о чем легко судить по палеонтологической летописи. Устойчивость может служить крите-рием разрешения конкретной кризисной ситуации, но не эволюци-онной тенденции. Чтобы получить единый критерий биологического "прогресса", необходимо вычленить адекватный объект.
       Таким объектом является биосфера - неравновесная система, сохраняющая относительную устойчивость на протяжении длитель-ного времени и вынужденная ради этого трансформироваться (равно как носителем долгосрочной социальной эволюции служит челове-чество в целом, а не отдельные сообщества или регионы - см. Очерк II). Достоверная картина откроется через телескопический объектив, если мы сопоставим состояния биосферы на различных срезах гео-логической истории: например, фазы раннего и позднего протерозоя, венда и кембрия, пермского и триаского, неогенового и четвертич-ного периодов, плейстоцена и голоцена. При таком сопоставлении очень трудно не заметить, что система становилась все более слож-ной, внутренне разнообразной , энергетически активной и интеллектуальной.
       Становилась ли она более устойчивой? Взглянув еще раз на геохронологическую шкалу, мы заметим, что скорее нет, чем да. При обсуждении этого вопроса неожиданно обнаружилась парал-лель с противоречивой "логикой устойчивости", которая зафиксиро-вана в жизнедеятельности социальной системы. Напомню (см. фор-мулы /I/ и /II/, раздел 2.5), с ростом технологического потенциала увеличивалась внешняя устойчивость социума, и вместе с тем он становился чувствительнее к внутренним колебаниям.
       Нечто похожее происходило и в эволюции биосферы. Вероят-но, живое вещество на Земле имело больше шансов сохраниться, ес-ли бы очень мощное внешнее воздействие на планету произошло в фанерозое, чем в протерозое, так как сложные формы, разрушив-шись, составили бы защитный слой для простейших. Но у сложной системы ниже порог летального воздействия, т.е. в целом эволюцио-нирующая система становилась уязвимее, о чем свидетельствуют и сокращающиеся сроки бескризисного существования [Буровский А.М., 2000].
       Таким образом, чтобы оценить преимущество сложности, энергетической эффективности и интеллектуальности, нам опять, как и в социальной истории, необходим синергетический критерий: биосфера становилась не более устойчивой, но более неравновесной, т.е. способной сохранять устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.
       Следовательно, суждения в том духе, что человеческое обще-ство - единственный в мире объект, сложность которого со време-нем возрастает, и что, соответственно, оно изначально эволюциони-ровало "не туда", являются недоразумениями. В истории живой природы отчетливо прослеживаются те же векторы, которые мы на-блюдаем в социальной и прасоциальной истории, причем направле-ние векторов нельзя не признать достаточно странным как интуи-тивно, так и в рамках классического естествознания.
       Тогда, может быть, правы те, кто полагают самое жизнь явле-нием клиническим, признаком старения Вселенной, "раковой опу-холью на теле Материи"? Попробуем в этом разобраться...

3.1.3. "Набухающая" Вселенная

Развитие Вселенной с момента ее возникновения выглядит как непрерыв-ная последовательность нарушений сим-метрии… Феномен жизни естественно вписывается в эту картину.
       Дж. Дайсон

Живые организмы - это объекты, да-лекие от равновесия и отделенные от него неустойчивостями.
       И. Пригожин

Наши тела состоят из пепла давно угасших звезд.
       Дж. Джинс

Отвечая на вопрос, которым завершился предыдущий подраз-дел, сразу подчеркнем, что догадка о чужеродности биосферы и ее истории физическому миру и прежней истории Вселенной так же безосновательна, как и подозрение о патологическом характере со-циальной эволюции. Массив естественнонаучных данных свиде-тельствует об ином.
       Геологи утверждают, что еще до возникновения жизни в лито-сфере нашей планеты процессы развивались "по пути все большего удаления природных минеральных объектов (по составу и структу-ре) от усредненных по земной коре" [Голубев В.С., 1992, с.6-7]. Формировалась подвижная зона оруднения с признаками устойчиво-го неравновесия относительно окружающей среды и механизмами защиты от уравновешивающего внешнего давления. На базе неорга-нических полимеров образовались геологические формации и руд-ные месторождения - самые высокоорганизованные тела неживой природы [Ростовская М.Н., 1996].
       Биохимики, со своей стороны, предположительно связывают возникновение протожизни с серией последовательных флуктуаций, вызванных неустойчивыми состояниями [Пригожин И., 1985], - на-пример, спонтанной самоорганизацией органических микросистем в сильно неравновесных гидротермальных условиях [Компаниченко В.Н., 1996].
       Не является ли, в таком случае, сама Земля аномальным кос-мическим объектом? Чтобы отвергнуть и такое подозрение, обратим внимание на то, какие последовательные превращения мега-, макро- и микроструктур Вселенной предшествовали образованию Солнеч-ной системы.
       Слабые возмущения в однородной материи ранней Метагалак-тики обернулись выраженной анизотропией с формированием га-лактик и звезд. Еще ранее началась длинная цепь эволюционных трансформаций в микромире. Согласно "стандартной" космологиче-ской модели, уже в первые секунды после Большого Взрыва проис-ходило первичное образование нуклонов из "моря кварков", за ко-торым последовал процесс "атомизации" Вселенной; наконец, в не-драх звезд первого поколения при высоких температуре и давлении синтезировались ядра тяжелых элементов, составивших в после-дующем основу органических молекул и систем высшего химизма [Девис П., 1985], [Редже Т., 1985], [Padmanabhan T., 1998]. Из "пеп-ла" этих звезд, завершивших свое существование взрывами, и состо-ят наши тела (это поэтичное высказывание английского астрофизи-ка, приведенное в эпиграфе, цитирует его коллега П. Девис [1985]).
       Еще до возникновения Земли космическое пространство на-полнялось "предбиологическими" углеродными соединениями с очень сложной структурой. Это длинные цепи различной конфигу-рации, которые уже приобрели способность гибко взаимодейство-вать со средой, сохраняя в неизменности основной субстрат, регули-ровать собственные реакции, добывать свободную энергию, конку-рировать за нее и использовать для антиэнтропийной работы. Хими-ки обнаруживают у таких систем признаки селективного и опере-жающего отражения, "устойчивой индивидуальности" и указывают на трудности выделения функциональных различий между ними и простейшими живыми организмами [Жданов Ю.А., 1968, 1983], [Шноль С. Э., 1979], [Романовский Ю.М., 1982], [Руденко А.П., 1983, 1986].
       Органические молекулы формировались в космических обла-ках, кометах, атмосферах планет-гигантов и их спутников и т.д., и, по данным радиоастрономии, широко распространились в космосе [Аскано-Араухо А., Оро Дж., 1984].

Имеется, правда, повод для сомнений в "нормальности" той космической зоны, в которой возникла и развивалась известная нам жизнь. Такой повод дали новейшие открытия астрономии.
       Еще Дж. Бруно был убежден, что каждая звезда, подобно Солнцу, окру-жена вращающимися вокруг нее планетами. Но на протяжении столетий это ос-тавалось правдоподобным предположением, не подтвержденным прямыми на-блюдениями. Как отмечалось (подраздел 3.1.2), только в 90-х годах ХХ века было впервые зафиксировано наличие планет за пределами Солнечной системы - экзопланет. Этот триумф науки вызвал, однако, неожиданную растерянность. "Чем больше мы узнаем об экзопланетах, тем меньше понимаем Солнечную систему", - говорил известный астроном Л.В. Ксанфомалити в марте 2002 года на конференции в Государственном Астрономическом институте им. П.К. Штернберга.
       Дело в том, что планетные системы соседних звезд построены несколько иначе и, в некотором смысле, более "естественно": крупные планеты располо-жены ближе к центру, чем мелкие. У нас же отчего-то все получилось наоборот, так что орбиты самых маленьких планет - Меркурия, Венеры, Земли и Марса - находятся ближе к Солнцу, чем орбиты планет-гигантов.
       Это загадочное для астрономов обстоятельство вовсе не безразлично для истории биосферы и общества. Например, по расчетам американца Дж. Вете-рилла, если бы Юпитер на протяжении миллиардов лет не служил внешним эк-раном, притягивающим крупные тела, которые летят в направлении Солнца, то глобальные космические катастрофы на Земле происходили бы в 1000 раз чаще, т.е., в среднем, один раз не в сто миллионов, а в сто тысяч лет [Croswell K., 1992], [Spier F., 1996]. Сказанное особенно существенно для ранней биосферы. Не ясно, могла ли бы она сохраниться при такой частоте космических катаст-роф. Но если бы даже биосфера сохранилась, ее история и свойства были бы со-всем иными; неизвестно, возникло ли бы в ней что-либо подобное цивилизации, и в какие сроки.
       Данные о своеобразном строении нашей планетной системы имеют от-ношение к вопросу о вероятности существования жизни и разума в обозримых областях космоса (см. далее, в разделе 4.2), но не к вопросу о единстве и преем-ственности универсальной эволюции.

Хотя конкретный механизм качественного перехода от про-цессов высшего химизма к белково-углеводным молекулам (собст-венно биоте) все еще остается загадкой, широкое распространение углеродных соединений в космическом пространстве - надежное свидетельство того, что космофизические этапы эволюции шли "в направлении" жизни и разума.
       Речь не просто о самопроизвольном снижении энтропии, при-мерами которого в учебниках служат превращения из газообразного в жидкое и из жидкого в твердое состояние. Как подчеркивают Дж.А. Келсо и Г. Хакен [Kelso J.A.S., Haken H., 1997], возникнове-ние жизни не может быть связано с такими превращениями: для это-го необходимы "неравновесные фазовые переходы".
       Вопрос о фазовых исторических переходах волнует не только биофизиков, синергетически образованных биологов и социологов, но и астрофизиков. Одна из интересных гипотез состоит в том, что пространство ранней Вселенной в фазе теплового равновесия было многомерным, каковым и теперь остается в сверхмикроскопических объемах. Образование 4-мерного пространственно-временного кон-тинуума произошло в результате одного из первых фазовых перехо-дов, своего рода "исторической случайности" (historical accident) [Thirring W., 1997]. Сократившаяся размерность пространства обес-печила растущее разнообразие структурных форм: теоретически по-казано, что в пространстве с бoльшим количеством измерений не могли бы возникнуть устойчивые системы, "в них не может быть ни атомов, ни планетных систем, ни галактик" [Новиков И.Д., 1988, с.150].
       Гипотеза пространственно-временного фазового перехода дает любопытный пример того, как в космофизической эволюции, по-добно биологической и социальной, диверсификация системы по одним параметрам сопровождалась ограничением разнообразия по другим параметрам. Вырисовывающаяся таким образом универ-сальная зависимость будет подробнее рассмотрена в разделе 3.3.
       А пока подведем предварительный итог. Тенденция, состоящая в повышении уровня организации, пронизывает всю историю физической Вселенной, включая космофизическую, биологическую и социальную стадии. Эта тенденция настолько универсальна, что некоторые физики заговорили о законе усложнения материи со временем и даже объявили его "одним из основных законов природы" [Панов А.Д., 2002]. Как будет далее показано, не совсем корректно объявлять законом эмпирическое обобщение, даже если оно охватывает данные за миллиарды лет.
       В последующем, правда, А.Д. Панов дополнил этот общий вывод более специфическими расчетами, о чем мы расскажем в сво-ем месте (см. раздел 4.2).
       Американский физик Э. Шейсон [Chaisson E., 2001] указал на еще одно важное обстоятельство: сложность системной организации сильно коррелирует с ее редкостью. Действительно, по современ-ным данным, даже первичной структурализации подверглась лишь небольшая часть вещества Метагалактики, тогда как бoльшая его часть - так называемое темное вещество (dark matter) - не обладает атомной структурой. Мизерная доля атомно-молекулярных структур консолидировалась в органические молекулы. Живое вещество ло-кализовалось, по-видимому, в весьма немногих точках Вселенной. В биосфере простые организмы гораздо многочисленнее сложных, и только одно из миллионов биологических семейств на Земле достиг-ло уровня социального развития.
       Добавим, что, судя по единственному известному нам приме-ру, сужавшийся прежде конус эволюции после определенного этапа начинает расширяться. Сегодня практически все вещество литосфе-ры, аквасферы и атмосферы Земли вовлечены в процессы социаль-ной активности, которая охватывает уже и околоземное пространст-во. В Очерке 4 мы вернемся к этому обстоятельству.
       ? ? ?
       В трех частях этого раздела собраны факты и некоторые гипо-тезы, сами по себе достаточно известные. Но, будучи сопоставлены и сгруппированы, они демонстрируют преемственность парадок-сальной тенденции, обозначившейся чуть ли не с того момента, с ка-кого современное естествознание способно сказать о Метагалактике что-либо содержательное.
       Векторы, выделенные в социальной истории, оказываются, по существу, сквозными, пронизывающими все "дочеловеческие" ста-дии истории биосферы и космоса. Результирующая этих векторов - последовательные изменения от более вероятных к менее вероят-ным состояниям и структурным организациям. В эту линию вписы-ваются как эволюция жизни от прокариот до высших позвоночных, так и эволюция общества от первобытных стад до постиндустриаль-ной цивилизации.
       Выходит, что на протяжении 13 - 15 млрд. лет мир становился все более "странным" (чтобы не сказать: "все менее естественным", с энтропийной точки зрения). А наше собственное существование, рефлектирующее сознание и нынешнее состояние планетарной ци-вилизации суть промежуточные моменты и состояния этого "стран-неющего" мира.
       В космологии имеются концепции расширяющейся Вселенной (стандартная модель), "раздувающейся" и "пульсирующей" Вселен-ной, а В.И. Вернадский как-то заметил, что биосфера в своем разви-тии "набухала интеллектом". Сам ученый, по ряду причин (см. да-лее), возразил бы против универсализации этой аллегории. Тем не менее, накопленные в релятивистской космологии данные позволя-ют уверенно утверждать, что развивающийся интеллект представля-ет собой системное качество не только Земли, но и Метагалактики. В таком смысле я позволил себе расширить метафору В.И. Вернад-ского: Вселенная миллиарды лет набухает разумом...
       Все, что до сих пор говорилось о повышении уровней органи-зации, о неравновесности и "интеллектуализации" Вселенной, - в основном, такие же эмпирические обобщения, как выводы о росте технологической мощи или организационной сложности в социаль-ной истории. Но далее наступает очередь интерпретаций. В совре-менной космологии мы обнаруживаем те же четыре картины (три архетипические и одну нововременную), которые представлены в биологии и социологии и которые предварительно описаны в разде-ле 2.1.
       Картина бесконечной стационарной вселенной , в отдельных частях которой происходят флуктуации, включающие развитие жиз-ни и общества и обреченные на последующее угасание, построена на дорелятивистских космологических представлениях. В ХХ веке од-ним из самых авторитетных ее приверженцев был Вернадский. Мно-го сделав для становления глобальной истории, он отвергал возмож-ность универсальной эволюции, ибо таковая противоречила бы пред-ставлению о бесконечности материального мира. Ученый также ис-ключал абиотическое происхождение жизни (следуя тезису Ф. Реди "все живое из живого") и применимость к живому веществу второго начала термодинамики. Поэтому он был убежден в том, что эволю-ционный процесс - событие только планетарного масштаба, не спо-собное оказать какое-либо влияние на вселенную, и "общая картина ее /вселенной - А.Н./, взятая в целом, не будет меняться с течением времени" [Вернадский В.И., 1978, с.136].
       Впрочем, и самого автора теории относительности вдохновля-ла отнюдь не идея эволюции, а напротив, созданный Б. Спинозой образ абсолютно стационарного мира, свободного от случайности и необратимости, в котором сосуществуют все точки пространства-времени. По иронии судьбы, теория положила начало эволюционной космологии, и сам А. Эйнштейн был вынужден скрепя сердце при-знать математическую безупречность интерпретаций А.А. Фридма-на, считая их, однако, только курьезом.
       Энергично сопротивлялся распространению Фридмановской модели К. Гедель, много лет работавший над доказательством того, что уравнениям Эйнштейна удовлетворяет мир, в котором все линии замкнуты. По Геделю, существование Вселенной складывается "из бесконечной последовательности тождественных циклов. В каждый момент времени мир находится в состоянии, в котором он уже нахо-дился бесконечное число раз. Поэтому каждый отдельный человек обретает в таком мире бессмертие. Завершив свою жизнь, человек в следующем цикле эволюции мира рождается вновь и повторяет свою предыдущую жизнь без каких-либо… изменений" [Лефевр В.А., 1996, с.203].
       Современную версию такой картины предлагает альтернатив-ная стандартной модели теория раздувающейся Вселенной: "Всегда будут существовать экспоненциально большие области… способные поддерживать существование жизни нашего типа" [Новиков И.Д., 1988, с.167]. Но существование таких областей "вне" Метагалактики исключает какие-либо контакты или преемственность, а потому речь идет о циклически замкнутых и не связанных между собой монадах. Эта своеобразная калька с "цивилизационного" подхода в историче-ской социологии выглядит как компромисс между статическим и циклическим архетипами.
       Последний более отчетливо представлен моделями пульси-рующей Вселенной. Их крайним вариантом является сценарий, ко-торый, согласно естественнонаучным представлениям, должен реа-лизоваться в том случае, если реальная плотность вещества в Мета-галактике (пока достоверно не установленная) выше критического значения. Тогда приходится допустить, что Вселенная уже достигла эпохи "расцвета" и в последствии вступит в обратную фазу цикла: расширение сменится сжатием, в итоге которого "ничто не сможет пережить огненный финал катастрофического всеобщего коллапса" [Спитцер Л., 1986, с.34].
       В самые последние годы российские ученые разработали кос-мологическую теорию, свободную от идеи Большого Взрыва и ис-ключающую "разбегание" галактик: спектральные эффекты красно-го смещения объясняются изменением плотности гравитационного поля, которая регулярно колеблется с периодом в сотни миллиардов лет [Логунов А.А., 2000], [Григорян С.С., 2002]. В нашей классифи-кации эта оригинальная теория, безусловно, принадлежит к числу циклических моделей.
       Картина последовательной деградации в стандартной космо-логической модели связана прежде всего с предположением, что плотность вещества ниже критического значения. Тогда расширение Вселенной продолжится до бесконечности, все космические объек-ты исчерпают запасы энергии и "превратятся в огромные застывшие глыбы, скитающиеся в беспредельных просторах Метагалактики" [Розенталь И.Л., 1985, с.48].
       Предложена и более заостренная "энтропийная" версия: исто-рия Вселенной от Большого Взрыва - последовательный рост сово-купной энтропии, имевшей нулевое значение в "космическом яйце"; возникновение же жизни и общества суть естественные механизмы интенсификации разрушительных процессов [Хазен А.М., 2000], [Азимов А., 2001]. Параллель с вейсмановской концепцией онтоге-неза (см. раздел 2.1) и с концепцией тепловой смерти общества (см. раздел 2.2) бросается в глаза.
       Наконец, "прогрессистская" картина космической эволюции восходит к работам немецких философов Г. Фихте, А. Гумбольдта, а также когорты мыслителей XIX - начала XX веков, названных рус-скими космистами (см. [Гайденко П.П., 1990], [Казютинский В.В., Дрогалина Ж.А., 2001], [Назаретян А.П., Новотный У., 1998]).
       Вступив в заметное противоречие с естествознанием своего времени, они первыми решились представить разум как самостоя-тельный конструктивный фактор с теоретически и практически не-ограниченными возможностями, а распространение разумной дея-тельности за пределы планеты-колыбели - только как дело техники. С властью человека над внеземным пространством будут нарастать космический порядок и гармония, прогресс и совершенствование которых бесконечны.
       Такого не могли себе позволить ни Дж. Локк, ни Ж. Кондорсе, ни Ф. Энгельс и никто другой из философов, жаждавших закончен-ного оптимистического мировоззрения, согласованного с классиче-ским естествознанием.
       "Чудаки-космисты" бросили вызов естественнонаучному мыш-лению верой в его безграничную силу. Космизация прогрессистско-го мировоззрения беспрецедентно универсализовала человеческие разум и волю (А.Ф. Лосев [1978] писал, что до Фихте философия была неспособна на такую абсолютизацию человеческой, не транс-цендентальной личности) и дала импульс техническим идеям, поло-жившим, в свою очередь, начало космонавтике. Вместе с тем здесь в очередной раз "безбрежный оптимизм" обернулся типично кризисо-генными настроениями и этически сомнительными, а подчас просто чудовищными рекомендациями.
       Эволюционная космология, равно как биология и социология, не могла обойтись и без телеологического поворота темы. Антропный принцип, опирающийся на факты поразительно благоприятного (для существования жизни и человека) сочетания универсальных кон-стант, будет подробнее обсуждаться в разделе 3.2. Здесь только вы-делю его "сильный вариант", основу которого составляет тезис о том, что появление человека есть изначальная цель, объясняющая строение и развитие физической Вселенной. "Здравая интерпрета-ция фактов, - писал астрофизик Ф. Хойл, - дает возможность пред-положить, что в физике, а также химии и биологии экспериментиро-вал "сверхинтеллект" и что в природе нет слепых сил, заслуживаю-щих внимания" (цит. по [Девис П., 1985, с.141])…
       Как можно заметить, три из четырех представленных картин все более накладываются друг на друга и часто отражают не столько различия в мировоззрении авторов, сколько неопределенность пред-ставлений современной теоретической физики и космологии. Чет-вертая, "прогрессистская" картина отличается от прочих тем, что в ней разумный субъект - не эпифеномен природных процессов, а их высший продукт, воплощение и носитель концентрированного опы-та метагалактической эволюции, способный играть возрастающую активную роль в дальнейшем развитии событий. Далее я покажу, что эта картина наиболее близка парадигме постнеклассической науки, и, по ее сюжету, мы уже не должны безропотно принимать натура-листические прогнозы и сценарии, игнорирующие фактор разумной деятельности, за окончательные диагнозы.
       Здесь нас пока не интересуют космические сценарии как тако-вые, о них пойдет речь в Очерке IV. Но обсуждение прогнозов и ре-комендаций на XXI век продемонстрировало их существенную зави-симость от того, как принципиально оценивается роль человеческой деятельности в природе. Поэтому, чтобы получить основательные аргументы в спорах об эффективной стратегии, необходимо разо-браться, как, почему и до какой степени разумный субъект способен трансформировать физический мир.
      

3.2. Разум в мировой системе взаимодействий
      
       Информация - это информация, а не вещество и не энергия.
       Н. Винер

Мысль не есть форма энергии. Как же может она изменять материальные процессы?
       В.И. Вернадский
      
       3.2.1. Что такое "законы природы", и нарушает ли их человек?
      
       Возможность познания нами чего-то в мире зависит от того, насколько мы сами являемся теми, кто преодолел природу.
       М.К. Мамардашвили

Имеется маленькое различие между законами Природы и законами Конститу-ции. За нарушение закона Конституции от-ветствен тот, кто его нарушил, а за нару-шение закона Природы - тот, кто его… придумал.
       В. Гарун
      
       Итоги предыдущего анализа, казалось бы, делают вторую по-ловину вопроса в заглавии подраздела риторической. Но не все так просто. Тезис о нарушении человеком (после неолита) законов при-роды давно сделался общим местом в экологической литературе, а упрек в игнорировании этих законов оппонентами - излюбленный прием биоцентристов в спорах. Кто говорит о конструктивной эво-люционной роли человека, тот просто не знает или не учитывает за-конов физики, термодинамики, биологии, а в противном случае он понял бы истинное положение дел [Данилов-Данильян В.И., 1998].
       Азы естествознания, которые следует для этого учитывать, концентрированно изложены в первом российском учебном пособии по глобальной экологии [Арский Ю.М. и др., 1997], неоднократно упоминавшемся выше.
       Из пособия студенты узнают, что человек, будучи "крупным растительноядным животным", представляет собой только "один из многочисленных видов" (с.269). В том, что он обладает сознанием, нет ничего особенного, так как "сознание - это свойство всех пере-двигающихся животных" (с.224). Поэтому "смысл жизни человека не может отличаться от смысла жизни остальных живых существ ес-тественной биоты" (с.311); а именно, ему, "как и другим крупным растительноядным кочующим животным, генетически было предо-пределено быть нарушителем естественных сообществ для поддер-жания и сохранения генетической программы передвигающихся жи-вотных-ремонтников" (с.282).
       Но с тех пор, как люди перешли к земледелию и скотоводству (автор другого труда по экологии назвал это "экологической контр-революцией" [Урсул А.Д., 1990, с.174]), они стали использовать "внегенетическую культурную информацию… полностью уничто-жать естественные сообщества организмов и экосистемы" и превра-тились в "часть культурного наследия, на базе которого сформиро-валась философия войны" [Арский Ю.М. и др., 1997,с.с.282-283].
       Все это должно подвести к выводу о том, что подавляющее большинство наших современников суть "распадные особи", под-держание жизни которых "требует возрастающей экономической и социальной нагрузки на общество" (с.283), а значит, человеческую "популяцию" надо сокращать. "Для возвращения в нормальное со-стояние жизнь популяции должна определяться поведением немно-гочисленных сохранившихся нормальных особей. "Демократия" в таких условиях, уравнивая нормальных и распадных особей, могла бы лишь увеличить количество распадных особей (…) Основной на-учно-технический прогресс мира сейчас обеспечивает примерно 1/5 населения. Это в основном жители развитых стран" (с.с.312-322).
       Книга содержит массу недоразумений. Тот же научно-технический прогресс на многих страницах третируется как великое зло, высказывается надежда, что его скорость, резко сократившись, "сравнится со скоростью (биологической) эволюции" (с.322) - и вдруг вклад в него объявляется критерием искусственного отбора, хотя тогда уж логичнее было бы призвать к депопуляции именно развитых стран. В одних местах авторы рекомендуют сократить на-селение Земли в 5-10 раз, в других пишут, что "экологически допус-тимая плотность населения… близка к плотности численности соби-рателей и традиционных рыболовов" (с.306), которая ими же при-равнена к 10 млн. (с.248), и т.д.
       Но сквозь все недоразумения ясно просматривается лейтмо-тив: человек - только разрушитель природы, не обладающий само-ценными качествами, и главное средство спасения биосферы состав-ляет форсированная депопуляция.
       В работах по глобальной экологии, принадлежащих перу ме-нее солидных авторов, приходится встречать и не такое. Я же цити-рую учебное пособие (!), авторы которого составляют цвет отечест-венного естествознания, обладают самыми высокими академиче-скими званиями и административными должностями (академики и члены-корреспонденты РАН; руководитель коллектива - тогдашний председатель Госкомитета РФ по охране окружающей среды). Это и делает книгу показателем глубокого концептуального кризиса, пе-реживаемого экологической наукой. Похоже, что главный источник недоразумений - безнадежно устаревшее представление о "законах природы".
       Это словосочетание вошло в европейские языки с легкой руки Г.В. Лейбница, в качестве антитезы "божественным законам". Вплоть до ХХ века оно и понималось в духе исходной эпохи - как обозначение конечного набора внешних для системы внеисториче-ских сущностей, которые подчиняют себе реальные процессы, а не производны от них. Между тем в современной науке накоплено множество свидетельств обратного: устойчивые причинные зависи-мости (законы) складываются в рамках конкретной системы и опре-деляются особенностями ее внутренней и внешней структуры. Легче продемонстрировать данное положение на примере социальных сис-тем, поэтому с них и начнем.
       Все социальные законы суть законы человеческой деятельно-сти, которая регулируется психикой (сознанием в широком значении слова), т.е. становится функцией определенных ценностей, пред-ставлений и норм. Скажем, законы первобытнообщинной, феодаль-ной, капиталистической или социалистической экономики склады-ваются во взаимоотношении людей, обладающих соответствующи-ми типами сознания, и история ХХ века (в том числе новейшая ис-тория России) дает тьму примеров того, как экономисты, не учиты-вавшие этого обстоятельства, попадали впросак. Специальный ана-лиз показывает, что структура любого вразумительно сформулиро-ванного экономического или социологического закона, общего или частного, имплицитно содержит устойчивые психологические зави-симости соразмерной степени общности (см. подробнее [Назаретян А.П., 1981]).
       В какой мере сказанное относится к фундаментальным при-чинным зависимостям, которые описываются в естественных нау-ках?
       Например, физические законы не обусловлены человеческой деятельностью и потому считаются независимыми от сознания. Но, повторяя этот тезис из учебников марксистской философии, следует иметь в виду два решающих обстоятельства, затрагивающих гносео-логический и онтологический аспекты вопроса.
       Первое состоит в том, что наука физика и ее законы - это факт культуры, т.е. продукт человеческого сознания, которое по опреде-лению исторично, а значит, исторически ограничено. Архимед (сти-хийно пользовавшийся индуктивной логикой), И. Ньютон или Г.С. Ом, обобщая свои наблюдения, распространяли выводы на беско-нечное количество тождественных ситуаций. Разумеется, они очер-чивали значимые параметры ситуации, т.е. условия ситуационного тождества, не ведая о результатах последующих наблюдений и тео-ретических расчетов. Можно ли упрекнуть Архимеда в незнании то-го, что при нейтрализованной гравитации (в космическом аппарате) обнаруженная им зависимость перестает соблюдаться; Ньютона - в неверном представлении о бесконечной скорости сигнала; Ома - в игнорировании феноменов сверхпроводимости? Пожалуй, еще на-ивнее было бы только убеждение в окончательности принятых ныне моделей и установленных закономерностей.
       В этом состоит гносеологический кошмар историзма. Риск ин-дуктивных, как, впрочем, и дедуктивных умозаключений для исто-рически конкретного субъекта всегда стремится к бесконечности, но без таких процедур не останется ни науки, ни мышления вообще. "Если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, - писал вы-дающийся американский физик Р. Фейнман [1987, с.66], - мы долж-ны строить догадки. Чтобы наука не превратилась в простые прото-колы проделанных экспериментов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на еще не изведанные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной".
       Физик не знает наверняка, в какой степени тот или иной экс-перимент в центре Галактики, при высоком скоплении гравитацион-ных масс, даст результат тождественный полученному на периферии Галактики (на Земле). Еще труднее утверждать что-либо подобное в отношении ранних стадий развития Вселенной. И это только самые очевидные трудности.
       Любой научный вывод опирается, помимо конечного количе-ства более или менее эксплицированных посылок, на едва ли не бес-конечное количество посылок имплицитных, само собой разумею-щихся и потому нерефлектируемых. Между тем изъятие из фунда-мента хотя бы одного элемента способно нарушить устойчивость теоретической конструкции или, во всяком случае, решающим обра-зом ограничить мощность полученных выводов. Отказ от совершен-но не осознанного убеждения в бесконечной скорости сигнала пре-вратил механику Ньютона из учения о всеединых законах мирозда-ния в предельный частный случай более общей физической теории. В свою очередь, А. Эйнштейн не мог бы предвидеть, исключение каких именно из его собственных самоочевидных допущений завтра и послезавтра дезавуирует универсальные притязания релятивист-ской теории.
       Трудность усугубляется тем хорошо известным психологам и методологам науки обстоятельством, что "от теории зависит эмпи-рия", т.е. в структуре любого факта содержится рабочая концепция [Чудинов Э.М., 1977]. В повседневной жизни и в научном исследо-вании мы видим то, к чему нас подготовила актуализованная гипоте-за, а чтобы увидеть нечто радикально новое, нужно сменить модель.
       Весьма проблематична и апелляция к "потомкам" как конеч-ным арбитрам и носителям истины. Такая апелляция имеет как ми-нимум три неудобства, которые назовем вертикальным, горизон-тальным и семантическим. Будут ли "они" думать по интересующе-му нас вопросу одно и то же через 10, 100 и 500 лет? Будут ли "все они" когда-либо думать об этом одно и то же? Наконец, главное: ес-ли бы некий Сверхпотомок, химерический лапласовский Демон из тейяровской Точки Омега возжелал информировать ученого обо всех уточняющих оговорках, необходимых для абсолютной достоверно-сти вывода, ему (Демону) потребовалось бы для этого бесконечное количество слов.
       Философ, использующий кантовские категории относительной и абсолютной истинности, подразумевает наличие надежных средств их различения, т.е. возможность раз и навсегда выделить неизменяемое ядро некоего конечного суждения. Однако подвох со-стоит в том, что сколь угодно богатый конечный опыт недостаточен для установления окончательных границ достоверной экстраполя-ции. Этот принцип "неопределенности заблуждения", или неоконча-тельной фиксируемости экстраполяционных границ, служит мето-дологическим аргументом против истинностной гносеологии и тем самым - в пользу гносеологии модельной [Назаретян А.П., 1986-a, 1995].
       Но скептические соображения касаются, по большей части, стиля научной полемики и коммуникативной установки на взаимо-исключающие истины. Вместе с тем "теория всего" (the theory of everything) остается вожделенной мечтой и влечет ученых к универ-сальным обобщениям, содержание которых охватывало бы предель-ное многообразие предметных ситуаций. Здесь и обнаруживает себя второй, еще более важный для нас аспект вопроса - онтологический.
       Как социальные законы являются функцией структуры чело-веческих взаимодействий, так физические законы производны от физических структур. При обсуждении антропного космологическо-го принципа физиками-теоретиками было, кажется, единодушно признано, что самые фундаментальные законы природы заданы уни-версальными константами "нашей" Вселенной; в "другой" вселен-ной с иными фундаментальными параметрами физические свойства и закономерности могли бы коренным образом отличаться от на-блюдаемых (в частности, исключать возможность образования орга-нических молекул) . Добавим, "по мере того как эволюционирует /известная нам/ Вселенная, обстоятельства создают новые законы" [Пригожин И., 2003, с.103]. Наконец, теория не исключает наличие экзотических объектов, типа черных дыр, в которых теряют силу даже такие мощные обобщения, как закон сохранения энергии и за-кон возрастания энтропии.
       Все эти рассуждения, кажущиеся заоблачными абстракциями, имеют прямое отношение к вполне актуальным теоретическим и практическим проблемам.
       Тезис о независимости фундаментальных физических законо-мерностей от человеческого сознания справедлив постольку, по-скольку они определяются мега- и микроструктурами метагалакти-ческого порядка, по сравнению с которыми влияние разумной дея-тельности пока исчезающе мало. Иначе обстоит дело в масштабе планетарном. Внешний наблюдатель, сравнив физические процессы в биосфере Земли с процессами в эквилибросферах соседних планет, обнаружил бы массу странных вещей. Главное - то, что, хотя все за-коны равновесной термодинамики выдерживаются, общее состояние системы остается неравновесным за счет регулярного перекачивания свободной энергии от более равновесных к менее равновесным под-системам.
       Наблюдатель вынужден был бы предположить наличие до-полнительных звеньев в цепи причинно-следственных связей, и убе-дился бы, что активность белково-углеводороных тел образует сис-тему качественно нового типа, в иерархической структуре которой складываются более сложные причинные зависимости. Поэтому мо-дели, построенные для эквилибросферы, во многом теряют здесь объяснительную силу, и требуются модели, учитывающие большее количество параметров и наличную иерархию управлений.
       "Земные" экологи-биоцентристы всего этого не могут не по-нимать, но сделать следующий шаг к уяснению реального положе-ния отказываются. То, что биоценоз с человеком (антропоценоз) - принципиально другая система, чем дикий биоценоз, что в ней скла-дывается более объемный комплекс зависимостей и что поэтому мо-дели классической экологии (экологии волка, осьминога или березы) неприменимы к экологии человека, все еще приходится доказывать. Но это и означает, что социоприродная система не способна жить по законам (дикой) природы: по отношению к образующимся в ней за-кономерностям законы девственной биосферы представляют собой не более чем предельный частный случай.
       Только недоразумением можно объяснить упорное отрицание экологами сущностного различия между человеческим обществом и муравейником. Когда же они пишут, что "часть биосферы, занятая цивилизацией (так же как и муравейником, гнездом или берлогой), должна следовать требованиям законов биосферы" [Арский Ю.М. и др., 1997, с.311], то это уже лавина недоразумений.
       Ибо законы природы не могут предъявлять требований и, в отличие от юридических законов, не предполагают произвольного долженствования или нарушения. Законы образуются структурой отношений, в данном случае включающей сознательную регуляцию. Задача человека - выстраивать такие структуры, которые бы обеспе-чивали комфортное существование общества. Превышая оптималь-ный для данного исторического этапа масштаб управленческого воздействия, социум подрывает естественные основы своего бытия, и причины этого (как мы убедились, обсуждая закон техно-гуманитарного баланса) кроются в диспропорциях культурного раз-вития.
       Ставшее анахронизмом представление о человеке как равно-ценной части биосферы заводит экологов в концептуальный и стра-тегический тупик. Сегодня влияние человеческой активности дос-тигло таких размеров, что пора перенести акцент на обратную сто-рону социоприродных отношений: биосфера становится подсис-темой планетарной цивилизации.
       Работами В.И. Вернадского и его последователей на большом фактическом материале показано, что деятельность человека разум-ного давно уже стала геологическим фактором. Она все более пре-вращается в управляющий блок глобального процесса, в котором каждая из подсистем обладает собственным комплексом закономер-ных связей, выстраивающихся в иерархическую систему управле-ния.
       Термин "разумный" здесь - не оценка, а констатация: в Очер-ке II показано, сколь часто неадекватное качество разума и управле-ния оборачивалось саморазрушительными последствиями. Но эво-люционная антропоцентрическая модель включает в причинную цепь социоприродной устойчивости сознательную деятельность, а значит, человеческие ум, волю и культуру, и ориентирует на сбалан-сированное развитие этих качеств. Натуралистические же модели, представляя человека только агентом разрушения, формируют ком-плекс мифической вины, видовой мазохизм и нагнетают межэтниче-скую враждебность под шумок разговоров о необходимой депопу-ляции.
       Подчас это сопряжено с прямым искажением исторических фактов. Поскольку биоцентристы отрицают масштабные антропо-генные кризисы в прошлом, неолитическая революция трактуется ими как грехопадение, а земледелец и скотовод - "экологические контрреволюционеры" - выскакивают, как черти из табакерки. Ме-жду тем, согласно данным археологии, в палеолите влияние челове-ка на природу носило по преимуществу разрушительный характер и, когда оно превысило репродуктивные возможности биосферы, раз-разился тяжелый кризис. Конструктивным следствием этого кризи-са, как мы видели (см. разделы 2.6, 2.7), и стал неолит - начало "со-трудничества" человека с природой, по Г. Чайлду.
       Прежде люди только брали у природы, а в неолите начали вкладывать в нее трудовые усилия, перестраивая среду в соответст-вии с растущими материальными и духовными потребностями. Они повышали совокупное разнообразие социоприродных систем за счет ограничения разнообразия природной составляющей: окружали себя искусственно выведенными животными и растениями, выпалывали сорняки, оттесняли опасных хищников, ядовитых змей и насеко-мых .
       Таким образом, биоценозы антропоцентризировались и антро-поморфизировались, их элементный состав, поведение и рефлексы животных адаптировались к усиливающимся признакам человече-ского присутствия. Одновременно наши предки учились контроли-ровать природные импульсы собственного организма, сублимируя их в социально приемлемые действия и организуя свой внутренний мир согласно изменяющимся ценностям культуры, а культура, асси-милируя опыт антропогенных катастроф, вырабатывала эффектив-ные модели управления природными процессами.
       Экологу трудно принять подобные соображения до тех пор, пока он работает в парадигме классического естествознания, для ко-торого категории, связанные с субъектностью - управление, цель, информация, ценность, интеллект, история, - чужеродны. Только освоив концептуальный аппарат постнеклассической науки, можно разобраться, каким образом усложняющаяся социоприродная систе-ма способна образовывать новые объективные закономерности, включающие сознательное действие.
       Первым прорывом в эту сферу из области классического есте-ствознания стал мысленный эксперимент Дж. Г. Максвелла. Мы рассмотрим его в следующем подразделе, исследуя, каким образом творческое мышление внедряется в систему универсальных причин-но-следственных зависимостей и преобразует их своим вмешатель-ством.
      

3.2.2. Технология чуда и чудо технологии. Интеллект как Демон Максвелла

Каждое чудо имеет свою технологию. И всякая технология есть чудо.
       В. Гарун

Разум - это способность при мини-мальных расходах собственной энергии орга-низовать и запустить процесс с вовлечением в него... практически неограниченного количе-ства энергии окружающего Космоса.
       М.И. Веллер

В 60-е годы ХХ века ученые обнаружили в пустынном районе Австралии незнакомое племя и смогли уговорить аборигенов прие-хать с ними в город. Гости с удивлением и испугом смотрели на вы-сокие здания, автомобили, корабли, радиоприемник и телевизор, но по-настоящему потрясающее впечатление произвела на них... спич-ка, которую, закуривая, зажег один из ученых [Беркинблит М.Б., Петровский А.В., 1968].
       Такие забавные случаи, часто приводимые этнографами, пси-хологически и философски весьма поучительны. Для первобытного человека спичка оказывается бoльшим чудом, чем автомобиль или телевизор. Она "непонятна" ровно настолько, чтобы вызвать актив-ное любопытство, удивление и интерес, тогда как телевизор - меха-низм чересчур далекий от понимания, так что туземец, попав в го-родскую среду, скорее привыкает к нему, чем успевает по-настоящему удивиться. Статусом чуда в его глазах не обладают и привычные явления природы. Они либо давно объяснены в системе магического знания, либо не интересны. Соответственно, на вопрос о причинах (например: почему Солнце ежедневно поднимается на вос-токе и опускается на западе?) туземцы либо дают исчерпывающий ответ, либо безразлично отвечают "мы не знаем", "это происходит само собой", либо проявляют раздражение: "Только очень глупый человек может спрашивать об этом. Так было всегда" [Анисимов А.Ф., 1966], [Шахнович М.И.,1971].
       Сильно ли отличаются от этого типичные реакции современно-го горожанина? В самолете или телевизоре нет ничего чудесного, так как механизм этих явлений, якобы, понятен (хотя немногие готовы его основательно объяснить). Компьютер пока еще поражает взрос-лого человека в первые недели работы, но с освоением сотни эле-ментарных операций наступает иллюзия понятности. Растущий цве-ток и поющая птица с детства так же привычны, как автомобиль, а школьные учителя успели убедить нас, что механизмы всех этих яв-лений хорошо известны "науке". Иногда удивляют фокусы выдаю-щихся циркачей, но мы уверены, что за ними кроется всего лишь "ловкость рук". Некоторые из наших современников в тоске по чу-десам обращаются к чему-нибудь вроде плачущей иконы или изле-чения через молитву, но другие резво растолковывают и механизм таких явлений, и причину их необычности.
       Архаическое сознание оценивает некоторое явление как чудо, если оно в меру необычно и в меру непонятно. Современное обы-денное мышление расслоилось на два типа, которые назовем "чудо-творным" и "технологическим". Носитель первого типа мышления, поверхностно образованный и удрученный кажущимся всезнанием "науки", озабочен поиском экзотических явлений будто бы недос-тупных науке - это способствует психологическому самоутвержде-нию. Его идейный антипод немедленно находит "механизм" любого явления, а неудачу объясняет временным недостатком знания (лично своего или "современной науки").
       Но опытный ученый, обладающий навыком методологической рефлексии, сознает, что всякое исчерпывающее объяснение является таковым только в рамках определенной модели, и до тех пор, пока несущие конструкции (аксиомы) последней не сделались предметом критики; поскольку же постнеклассическая наука предполагает мно-жественность моделей, она остается принципиально незавершенной и открытой для чуда.
       Классическая научная картина мира, напротив, всегда претен-довала на потенциальную завершенность, и в ней имеется недву-смысленное определение чуда как события, противоречащего зако-нам природы. Отсюда вытекает и обратный логический вывод - ин-тердиктивный подход: закон природы (и вообще истинное знание) есть теоретическое обобщение необходимого и достаточного опыта, исключающее возможность определенных событий. При этом счита-ется само собой разумеющимся, что "техника никогда не отменит законов природы" [Качановский Ю.В., 1983, с.57].
       Некоторые авторы даже умышленно строят дефиниции таким образом, чтобы исключить запрещенное техническое решение. На-пример, вечный двигатель - это механизм, нарушающий второе на-чало термодинамики. Додумайся кто-нибудь в свое время опреде-лить самолет как аппарат, нарушающий закон тяготения, - и, вероят-но, студенты все еще рассказывали бы на экзаменах, почему такой аппарат в принципе невозможен…
       Правда, в теоретической науке подчас возникают задачи, за-ставляющие круто изменить ход мысли. Например, И.С. Шкловский [1977] предложил искать противоестественные явления в космосе как признаки активности цивилизаций. Но в последующем и он сам, и особенно его сотрудники [Гиндилис Л.М., 1996] подвергли эту идею сомнению: явления, вызванные "ударной волной интеллекта", побудили бы выстраивать концептуальную конструкцию таким обра-зом, чтобы они объяснялись как естественные в рамках физической модели. С аналогичной проблемой ("презумпция естественности") физики сталкиваются при обсуждении Большого Взрыва, феноменов типа черных дыр и т.д.
       Еще раньше эта презумпция была спародирована М.А. Булга-ковым в "Мастере и Маргарите" [1984]. Целую неделю в Москве резвились Воланд и его свита, но в милицейском отчете все странные факты нашли стройные естественные объяснения, и "в свете таких объяснений решительно все понятно" (с.360). Из общей схемы выпал только один факт - исчезнувшая голова Берлиоза. Но с этим при-шлось смириться.
       Методологи хорошо знают, что даже самая стройная научная концепция имеет свою "исчезнувшую голову", в поисках которой и приходится изобретать гипотезы ad hoc или уповать на будущее ре-шение проблемы. Типичный сценарий сводится к тому, что накапли-вающиеся вспомогательные гипотезы и (или) вопросы без ответов расшатывают концептуальную конструкцию, она теряет конкуренто-устойчивость и рушится под натиском новых парадигм [Кун Т., 1977].
       Все это превращает интердиктивный подход, сам по себе дос-таточно остроумный, в чистую абстракцию. Попытавшись его кон-кретизировать, мы обнаруживаем, что теоретическое знание раз за разом оказывается посрамлено техническими находками.
       Действительно, большинство элементов, составляющих техно-логическую среду в начале ХХI века, отвечают критериям чуда с точки зрения науки середины ХIХ века, многие - с точки зрения нау-ки начала ХХ века, а некоторые - даже с точки зрения науки середи-ны ХХ века. Они "нарушили законы природы" в том смысле, что преодолели абсолютные ограничения, логически вытекающие из них и фиксировавшиеся учеными, причем такие нарушения чаще всего происходили без дисквалификации тех законов, из которых запреты выведены.
       Многотонные лайнеры бороздят воздушное пространство, а космические корабли уносят за пределы атмосферы аэробные организмы, не дискредитируя ни законов гравитации, ни законов химии или биологии. Миллионы телезрителей в Европе наблюдают прямые репортажи из Америки, не сомневаясь на этом основании в шарообразности Земли или в свойствах светового луча. Принципиальную неосуществимость множества привычных на ру-беже тысячелетий технических эффектов убедительно доказал бы любой солидный ученый сотней лет ранее.
       И такие доказательства неоднократно приводились. Из истории известно, сколь фундаментальные расчеты демонстрировали, что ап-парат тяжелее воздуха непременно упадет на землю, каким насмеш-кам подвергались Г. Маркони, заявивший, что передаст радиосигнал из Европы в Америку (этот неуч не знает о шарообразности Земли!) или К.Э. Циолковский, предрекавший выход человека в космос…
       Подобные примеры можно приводить очень долго. В основном они касались бы XIX-XX веков, поскольку, во-первых, прежде наука с ее строжайшими запретами не была достаточно развита, а во-вторых, эти века отличаются от прежних сотен, тысяч и миллионов лет интенсивностью событий. Между тем каждая кардинальная инновация и в истории социальных технологий, и в истории "технологий", выработанных живой природой, может быть представлена как преодоление запретов, налагаемых теми или иными физическими законами, без малейшего нарушения последних. Если бы такие законы и запреты формулировал какой-то воображаемый естествоиспытатель (подобный "палеолитическому экологу", обра-зом которого мы воспользовались в Очерке II), он бы измучился от недоумения по поводу происходящего. Нашего бессмертного физика поражали бы теперь телевизоры, космические корабли и компьюте-ры, а сотни миллионов лет назад - освоение живыми организмами суши и воздушного пространства, перестройка ими энергетических потоков атмосферы и т.д. и т.п.
       Основу "парадокса интердиктивности" составляет психофизи-ческая проблема - одна из самых глубоких загадок современной нау-ки. Ее формулировка в версии В.И. Вернадского приведена в эпи-графе к разделу 3.2.
       Рука, подчиняясь мысли и воле, выводит строки на бумаге, подъемный кран перемещает тонны грузов, электростанция направ-ляет в нужный канал миллиарды киловатт энергии, искусственно из-меняются русла рек, перестраиваются ландшафты… Нейрофизиолог может подробно описать, как последовательное возбуждение нейро-нов приводит к сокращению мышц, инженер расскажет, как движе-ние руки приводит в действие мощный механизм, а эколог - как на-рушение ландшафта ведет к антропогенному кризису. Но как и по-чему идеальный образ (мысль, воля) способен регулировать матери-альное движение? И каким образом "нематериальный" интеллект способен вторгаться в систему физических взаимодействий, пере-страивая их и образуя качественно новые механизмы и закономерно-сти?
       Эти вопросы до сих пор не имеют ясного ответа. Приблизить-ся к нему, осмыслить психофизическую проблему и "парадокс интердиктивности" помогает анализ технического творчества на стыке термодинамики, кибернетической теории систем и гештальтпсихологии. Исходной моделью для такого анализа послужил мысленный эксперимент, предложенный в 1871 году Дж. Г. Максвеллом [1888].
       Великий физик, обсуждая закон возрастания энтропии и его возможные ограничения, представил наглухо закупоренный сосуд с газом, разделенный на две половины почти непроницаемой стеной. В стене имеется единственное отверстие, защищенное подвижной заслонкой, которой распоряжается разумное "существо" (названное впоследствии Демоном Максвелла). Если Демон станет пропускать из одной части сосуда в другую быстро летящие молекулы, а медленно летящие задерживать, то постепенно энтропия газа снизится: образовавшаяся разность температур создаст "из ничего" отсутствовавший энергетический потенциал.
       Многолетние дискуссии привели к выводу, что нарушения закона здесь не происходит, так как на манипуляции заслонкой Демон должен затрачивать энергию, привнесенную извне сосуда, который, следовательно, не является закрытой системой [Бриллюэн Л., 1960]. Но при этом не сразу удалось оценить по-настоящему оригинальный результат рассуждения Максвелла. А именно, он впервые сформулировал на физическом языке идею управления (ср. [Поплавский Р.П., 1981]) и показал, как целеустремленный субъект, нимало не ущемляя законы природы, но используя наличную информацию, в принципе (при неограниченной когнитивной слож-ности) способен получать полезный энергетически выраженный эффект, сколь угодно превышающий сумму затрат.
       Способность информационной модели увеличивать энергети-чески полезный эффект на единицу входящего ресурса тождественна способности моделирующего субъекта перекачивать энергию от более равновесных к менее равновесным зонам. Это почти мистическое ("максвелловское") свойство является настолько существенным эволюционным фактором, что может служить исходным определением интеллектуальности, если интеллект, соответственно, рассматривать как инструмент устойчивого неравновесия.
       В теории систем показано, что антиэнтропийный потенциал пропорционален богатству информационной модели; по мнению В.В. Дружинина и Д.С. Конторова [1976, с.105], "эта зависимость выражает один из основных законов природы". Психологами же исследован когнитивный механизм, посредством которого облада-тель более сложной информационной модели преодолевает ограни-чения, накладываемые законами природы и остающиеся непреодо-лимыми для обладателя более простой модели [Дункер К., 1981].
       Дело в том, что каждое объективное ограничение абсолютно в рамках более или менее замкнутой системы зависимостей, которая на поверку всегда оказывается фрагментом более общих причинных сетей бесконечно сложного мира. Решение любой инженерной зада-чи состоит в том, чтобы найти более объемную модель - "метаси-стему" по отношению к исходной.
       В более мощной информационной модели те параметры ситуации, которые прежде выступали в качестве неуправляемых констант, превращаются в управляемые переменные. Это и позво-ляет интеллектуальному субъекту упорядочивать хаотические (с точки зрения данной задачи) природные силы, ограничивать степени свободы вещественно-энергетических потоков ("превращать энер-гию многих степеней свободы… в энергию одной степени свободы" [Хакен Г., 1980, с.21]) и тем самым произвольно перестраивать объ-ективный мир.
       Таким образом, субъект, обладающий интеллектом, который превосходит по информационной мощности интеллект остальных элементов системы, выступает по отношению к ней как аналог мак-свелловского Демона. С появлением такого субъекта образуется система с Демоном: в ней причинные зависимости кардинально ус-ложняются.
       Живое вещество по отношению к физическому миру Земли, а затем культура по отношению к биосфере выступают в роли Демо-нов, отбирая полезные для себя процессы и состояния, ограничивая вредные и тем самым формируя качественно новые типы систем. С выделением более развитых культур "пирамида Демонов" продол-жала надстраиваться, образуя усложняющуюся иерархию управле-ний. Энергия и вещество в таких системах последовательно перека-чивались от сравнительно более равновесных к менее равновесным составляющим (ведь степени свободы естественных потоков ограни-чивались!), и уровень неравновесности всей социоприродной систе-мы повышался, в противоположность тому, что должно происходить в "системе без Демонов".
       В социально-исторической развертке роль Демонов играли племенные союзы неолита по отношению к палеолитическому окру-жению, городские цивилизации по отношению к архаическим обще-ствам, осевые культуры по отношению к доосевым, индустриальные страны по отношению к колониям и т.д. И по мере того, как склады-валась эволюционная необходимость, сначала биота, а затем социум находили средства преодолевать объективные ограничения, бывшие прежде абсолютными, не нарушая сложившихся ранее законов при-роды, но создавая оригинальные структуры и "технологии".
       Каждый скачок придавал новые свойства интеллекту, над-страивая блоки в иерархии управлений. Подсистема с более емкой и динамичной информационной моделью (со временем информация стала кодироваться товарными эквивалентами типа золота, ассигна-ций и т.д.) ориентировала потоки энергии на себя, повышая уровень разнообразия и неравновесности совокупной системы. И почти неиз-бежно наращивала управленческие притязания по отношению к "об-крадываемым" подсистемам.
       При этом каждый Демон оказывался жизнеспособным по-стольку, поскольку ему удавалось внутренне уравновешивать свои управленческие притязания; в противном случае он со временем раз-рушал управляемую систему и погибал под ее обломками. Через этот жестокий селективный механизм (который на социальной стадии кристаллизовался в закон техно-гуманитарного баланса) происходи-ло и происходит эволюционное созревание интеллектуальности.
       Поэтому не совсем случайно то, что "Демон" Максвелла и "даймон" Сократа (напомню: одно из ранних обозначений совести как высшего звена в иерархии нравственного самоконтроля) получи-ли одинаковое наименование. Отсюда вырисовывается определение, предложенное В.А. Лефевром [1996]: разум - это космический субъ-ект с совестью.
       Отмеченные обстоятельства вносят решающие коррективы в методологию анализа системы с Демонами (каковой, несомненно, является антропосфера). Как ранее отмечалось, достоверность нату-ралистических моделей, часто используемых экологами и футуроло-гами, применительно к такой системе весьма ограничена. Прогноз ее поведения настоятельно требует других моделей, учитывающих субъективные свойства Демонов, и особенно того, который находит-ся на вершине иерархической пирамиды - его цели, ценности, акту-ально и перспективно доступные средства. В нашем случае речь идет, конечно, о человеческом разуме, хотя как адекватно выстроить цивилизационную пирамиду - большой вопрос.
       Мы вернемся к этому и другим вопросам прогностики в Очер-ке IV, но для этого необходим ряд дополнительных обобщений.
      

3.3. О механизмах, движущих силах и "законах" истории. Новое обобщение синергетической модели

       То, что историки так и не смогли сфор-мулировать чего-либо подобного научным за-конам, не удивительно, это обусловлено гос-подствующей концепцией партикуляризма.
       Р.Л. Карнейро

Трансдисциплинарная единая теория, которая непременно возникнет, будет описы-вать различные фазы и грани эволюционного процесса с инвариантными общими законами.
       Э. Ласло

В разделе, завершающем первые три очерка, систематизируем ряд принципиальных выводов, которые позволят во всеоружии вер-нуться к обсуждению сценариев будущего. Некоторые из этих выво-дов сформулированы ранее и здесь будут выстроены и уточнены, другие подготовлены предыдущим материалом, который требует обобщения.
       Как мы убедились, историю человечества, живой природы и физической Вселенной пронизывают сквозные эволюционные век-торы, причем их направление достаточно парадоксально для класси-ческой картины мира. А именно, на протяжении всего периода, дос-тупного ретроспективному обзору, мир последовательно изменялся от более вероятных к менее вероятным процессам и состояниям . Эта тенденция и была выше гротескно обозначена как "удаление от естества".
       Отказ от априорных телеологических допущений (эволюция ориентирована изначальной целевой программой) делает неизбеж-ным вопрос о причинах или движущих силах такой странной на-правленности событий. Мы видели, что синергетика позволяет час-тично ответить на этот вопрос.
       Во-первых, раскрыты механизмы, посредством которых спон-танные флуктуации способны образовывать системы далекие от равновесия с окружающей средой. Во-вторых, показано, что с нако-плением спровоцированных неустойчивостей (эндо-экзогенный кри-зис) неравновесная система должна либо мигрировать в новую сре-ду, либо приблизиться к равновесию, т.е. разрушиться, либо еще бо-лее удалиться от него, усовершенствовав механизмы антиэнтропий-ной работы. Напомню (см. раздел 2.8), что на языке синергетики сценарий приближения к равновесию со средой назван простым аттрактором, а сценарий прогрессирующего удаления от равнове-сия - странным аттрактором.
       Таким образом, "прогрессивные" изменения в синергетической модели представляются не как цель, а как средство сохранения, в целом же поступательная эволюция - как цепь успешных адаптаций к последствиям собственной активности неравновесных систем (на фоне преобладающих разрушительных эффектов неустойчивости), т.е. реализация множества странных аттракторов.
       Есть, однако, еще более фундаментальная сторона вопроса, пе-ред которой "классическая" синергетика, оторвавшая свой предмет - самоорганизацию - от процессов управления (предмета киберне-тики), оказывается беспомощной.
       Понятно, что о последовательной эволюции не могло бы быть речи, если бы высокоорганизованные системы не осуществляли це-ленаправленную работу против равновесия, не боролись столь изо-щренно за свое сохранение, добывая свободную энергию, избегая опасностей, выборочно и "пристрастно" отражая (классифицируя, оценивая) события внешнего мира. Но почему, скажем, живому ор-ганизму не безразлично собственное состояние или судьба популя-ции? Каковы генетические истоки целенаправленного поведения, отчетливо наблюдающегося на определенных стадиях эволюции?
       Эти вопросы, без решения которых апостериорная (нетелеоло-гическая) модель эволюции в любом случае остается ущербной, подробно исследованы в книге [Назаретян А.П., 1991] с привлечени-ем естественнонаучных данных и кибернетической теории систем. Здесь кратко изложу содержание предлагаемого ответа в той мере, в какой это необходимо для дальнейшего исследования.
       Ответ строится на сочетании двух фундаментальных обобще-ний современного естествознания и философии, каковыми являются законы сохранения и имманентная активность материи. Эти диа-лектически противоречивые качества материального мира необхо-димы и достаточны для того, чтобы на всех уровнях взаимодействий реализовались отношения управления и конкуренции за сохранение (внутренней и внешней структуры, состояний движения и т.д.) каж-дой из взаимодействующих систем.
       Целый ряд естественнонаучных моделей (вариационные прин-ципы, принцип Ле Шателье - Брауна, закон Онсагера и др.) орга-нично встраиваются в системно-кибернетическую метафору управ-ления, целевой причинности и конкуренции. Известный физик и ма-тематик Н.Н. Моисеев [1986, с.70] указал на возможность интерпре-тировать все законы природы как механизмы "отбора реальных движений"
       В свою очередь, конкуренция управлений обусловливает непре-рывную "игру" природы, в которой каждая организационная форма есть временный "компромисс принуждений" (принуждение - фун-даментальная категория теоретической механики, составляющая ос-нову для определения связи [Голицын Г.А., 1972]), своего рода "сед-ловая точка". Равновесные же состояния - только идеализированные моменты фундаментально неравновесного процесса, вроде идеаль-ного газа или геометрической точки.
       До тех пор, пока все участники взаимодействия обладают со-поставимыми возможностями отражения и реагирования, стабили-зация и эффективное поддержание неравновесных состояний недос-тижимы. Но при некотором значении внутренней сложности система оказывается способна, используя энергию среды, противостоять ее уравновешивающему давлению. Выделение таких "успешных" ор-ганизационных форм (например, системы высшего химизма; хотя уже образование сложных ядер происходило с привлечением энер-гии извне) образует новый уровень конкурентных отношений, обу-словливающих последовательное восхождение к устойчиво нерав-новесным процессам .
       Таким образом, предпосылки сохраняющей целенаправленно-сти, а значит, и субъектности, присутствуют в самом основании ма-териальных взаимодействий и на высших уровнях организации не возникают "из ничего", а только приобретают новое качество. От-сюда понятнее, почему состояние выделенности из среды является ценным для организма и активно отстаивается.
       Выделение устойчивых систем все более далеких от равновесия с внешней средой обеспечивалось усложнением внутренних струк-тур, а также образованием динамичных информационных моделей, способствующих управлению и адаптации. Эти три сопряженные линии: удаление от равновесия, усложнение организации и динами-зация отражательных процессов - составляют лейтмотив универ-сальной эволюции.
       По меньшей мере, 3,8 млрд. лет назад во Вселенной появились системы с таким высоким уровнем организации и качеством опере-жающего отражения, что они стали играть роль максвелловского Демона, организуя вещественно-энергетические потоки в направле-нии полезном для себя и противоположном тому, какой естествен для равновесных областей (эквилибросфер). Вокруг Земли начала формироваться биосфера - зона устойчивого неравновесия .
       Столь же глубокие корни, как субъектность и целенаправлен-ность, имеет присущая живому веществу агрессивность - исконное стремление захватывать и перестраивать под свои потребности дос-тупные пространства и разрушать объекты, служащие источником свободной энергии. Как показано ранее (разделы 2.6, 2.7), природа выстраивала балансы и противовесы, ограничивавшие межвидовую и внутривидовую агрессию, которые, однако, периодически наруша-лись. Далеко не всегда это связано с прагматической "жизненной необходимостью". Противоречивое единство сохранения и активно-сти воплощается в живых организмах единством стабилизирующих и функциональных потребностей, и чем выше уровень устойчивого неравновесия, тем сильнее выражено стремление к "бескорыстно-му" провоцированию неустойчивостей. Это служило одной из при-чин умножения эндо-экзогенных кризисов и, соответственно, уско-рения эволюционного процесса.
       С развитием биотической организации и качества информаци-онных моделей возрастал удельный вес субъективной реальности в совокупной детерминации планетарных событий. Надстраивающая-ся "пирамида Демонов" усложняла причинные связи, причем на ка-ждом следующем уровне конкуренции складывались свои механиз-мы ограничений, обеспечивавшие устойчивое функционирование системы. До тех пор, пока возросшие инструментальные возможно-сти не превосходили эффективность ограничителей, требуя более совершенных механизмов сдерживания агрессии, а при недостаточ-ной эффективности последних кризис завершался катастрофическим разрушением.
       В социальной истории эти эволюционные зависимости вы-строились в закон техно-гуманитарного баланса - специфический механизм селектогенеза, посредством которого человечество драма-тически адаптировалось к растущему инструментальному могуще-ству. В системно-кибернетических терминах данный закон выражает зависимость между потенциалом внешнего управления, потенциа-лом внутреннего управления (самоконтроля) и устойчивостью.
       Обратим особое внимание на разнообразностный параметр эво-люции, неоднозначность которого отмечалась ранее.
       С древних времен в философии, а затем и в различных областях социальной науки то и дело возобновлялись споры о том, является ли показателем развития (прогресса) увеличение или, наоборот, уменьшение "разнородности" систем (см. подробнее [Назаретян А.П., 1991]). После того, как У.Р. Эшби [1959] был сформулирован основополагающий закон кибернетической теории систем - закон необходимого разнообразия, - многие сочли вопрос окончательно решенным.
       Между тем специалисты в области социологии, культурологии, юриспруденции, этики и т.д. продолжали сталкиваться с логически-ми несуразностями. С одной стороны, гипертрофия разнообразност-ного критерия дала импульс "разгулу постмодернизма": все культу-ры и субкультуры равноценны, а правовые, этические и прочие ог-раничения ущемляют человеческую самобытность. С другой сторо-ны, она стала подспорьем для элитаристских теорий, отождествив-ших равенство с "тепловой смертью" общества.
       Действительно, признав разнообразие самодостаточной ценно-стью, да еще придав этому статус естественнонаучного закона, трудно объяснить необходимость таких ограничителей, как уголов-ный кодекс, международное право, мораль, правила уличного дви-жения и даже грамматическая норма. Ведь еще Лао-цзы заметил, что социальные нормы - "это средства вытягивать ноги уткам и обру-бать журавлям" (цит. по [Вигасин А.А., 1994, с.189]), т.е. механизм унификации.
       Очевидная неполнота закона Эшби побудила к поиску сораз-мерного по мощности теоретического обобщения, которое было впервые предложено Е.А. Седовым [1988, 1993] и после кончины ученого обозначено нами как закон иерархических компенсаций, или закон Седова.
       Краткая формулировка закона такова: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне обес-печивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верхний уровень организации (т.е. система как таковая гибнет). Унификация несущих подсистем как условие совокупной диверсификации со-ставляет существо "вторичного упрощения", бесчисленные примеры которого дает не только социальная действительность, но и биоло-гическая, и космофизическая история. Они по различным поводам упоминались в предыдущих разделах, и здесь сконцентрируем их в цельную картину.

Если гипотеза о фазовом переходе от многомерного пространства ранней Вселенной к четырехмерному пространственно-временному континууму (см. раздел 3.1) подтвердится, то это был, возможно, исторически первый акт огра-ничения, обеспечивший рост разнообразия структурных форм. Еще одним при-мером, относящимся к космофизической стадии эволюции, может служить то, что при образовании галактик из хаотической среды уменьшение вероятности пространственного распределения частиц сопровождалось ростом "скоростной" вероятности [Зельдович Я.Б., Новиков И.Д., 1975].
       Факты такого рода умножаются с ускорением и разветвлением эволюци-онных процессов. Так, ограничение разнообразия на субклеточном и молеку-лярном уровнях живого вещества обеспечило рост разнообразия форм на над-клеточном уровне. Рост разнообразия эукариот потребовал унификации типов метаболизма по сравнению с прокариотами. Ранее отмечалось, что общей пред-посылкой растущего биоразнообразия служила унификация физических усло-вий планеты, а в последующем унификация биологической среды сделалась столь же необходимым условием роста социокультурного разнообразия.
       Проявления той же закономерной связи обнаруживаются во всех сферах человеческой деятельности. Скажем, в языке ограничение допустимых фонем-ных комбинаций совершенно необходимо для построения слов, ограничение синтаксических сочетаний - для построения фраз и т.д. Исторически это вело к укрупнению и обобщению языковых правил. Дж. Даймонд утверждает, что, на-пример, языки Новой Гвинеи (среди туземцев которой ему приходилось много работать) грамматически сложнее, чем современный английский или китайский [Diamond J., 1997].
       Аналогично, развитие рынка обеспечивалось появлением общепринятого товарного эквивалента - золота; затем еще более общего эквивалента, обеспеченной золотом бумажной ассигнации, затем кредитной карточки, замещающей ассигнации. Развитие науки требует упрощающих обобщений, в которых имплицитно содержится (и может быть дедуктивно выведено) множе-ство фактов, причинных связей, потенциальных суждений, прогнозов и реко-мендаций, но вместе с тем исключается множество других фактов, гипотез и т.д. Чем более развито и разнообразно дорожное движение, тем более общезначи-мые ограничения требуются для его поддержания. Вообще с усложнением со-циальной организации умножались моральные, правовые и прочие ограничения - законы, предписания, правила и т.д. "Как раз потому, что эти правила сужают выбор средств, которые каждый индивид вправе использовать для осуществле-ния своих намерений, они необычайно расширяют выбор целей, успеха в дос-тижении которых каждый волен добиваться" [Хайек Ф.А., 1992, с.88].
       Легко вообразить, а можно и вспомнить, что происходит с обществом, ко-гда ограничения по какой-либо причине ослабевают и, таким образом, разнооб-разие на одном из несущих уровней растет. Не стану пересказывать истории мя-тежей и революций, приведу классический пример из Библии. Когда Господь решил воспрепятствовать строительству Вавилонской башни, Он диверсифици-ровал коммуникативные коды (языки) - и этого было достаточно, чтобы систе-ма взаимодействия обрушилась…
       В общеэволюционном плане стоит указать на обстоятельство столь же очевидное, сколь и диалектически противоречивое. Относительная независи-мость от среды возрастала за счет не элиминации связей ("принуждений"), а, напротив, их последовательного наращивания; при этом образовывались все бо-лее многослойные комплексы ограничительных связей, каждая из которых смягчалась наличием других связей. Так, физические ограничения на актив-ность живого организма дополняются существенными биотическими ограниче-ниями, в пределах которых сохраняется его качественная определенность. Со-циальный субъект, оставаясь живым организмом, обрастает к тому же формаль-ными и неформальными ролевыми ограничениями, и чем больше богатство культурных связей и отношений, тем шире свобода выбора…

Здесь, правда, возникают серьезные вопросы о том, как можно определять иерархическое положение того или иного организацион-ного уровня и, соответственно, предсказать, в каком случае дивер-сификация (унификация) будет иметь конструктивные или деструк-тивные последствия. Или о том, каковы оптимальные объем и жест-кость ограничений, превышение которых делает систему громозд-кой и контрпродуктивной. Тем более, что исчисление совокупной сложности очень сильно зависит от произвольно выбранных усло-вий, и, по признанию Дж. фон Неймана [1971], само понятие "слож-ность" является, скорее, качественным, чем количественным.
       Из прежних разделов нам известно, как синергетическая модель может способствовать поиску критериев такого рода. Показателями того, имеет место деградация или вторичное упрощение, однопло-скостное ("аддитивное") или конструктивное ("неаддитивное") ус-ложнение и т.д., способны служить уровни устойчивого неравнове-сия или динамика эффективности управления.
       В целом же закономерная связь между ростом и ограничением разнообразия выглядит настолько общезначимой, что напрашивает-ся вывод о наличии еще одного универсального закона сохранения. Закон сохранения разнообразия мог бы оказаться прямым следстви-ем термодинамических законов (или наоборот?), но, чтобы его внят-но аргументировать, нужна хоть какая-то ясность по поводу изна-чального мирового ресурса: каков источник, носитель или несущий уровень, ограничение разнообразия которого обеспечивает наблю-даемый рост разнообразия Вселенной? Теоретически на роль уни-версального источника негэнтропии могли бы претендовать черные дыры, прочее темное вещество, связанное с квантовым вакуумом [Кардашев Н.С., 2002], или какие-то "дофизические" формы мате-рии [Хокинг С., 1990]. Но все это уже слишком специальные вопро-сы, вторгаться в которые я не рискну.
       Эмпирический материал дает основания для другого обобще-ния, не столь амбициозного, но также касающегося едва ли не всех эволюционных стадий. Шанс на конструктивное преодоление кри-зиса система получает в том случае, если она успела накопить (со-хранить) достаточный внутренний ресурс слабо структурированного и актуально бесполезного разнообразия. Какие-то из "лишних" эле-ментов, сохранившихся на периферии системы, с изменением усло-вий становятся доминирующими и обеспечивают образование но-вой, иногда более высокоорганизованной системы-наследницы.
       Это правило избыточного (нефункционального) разнообразия подтверждается сопоставлением пред- и послекризисных ситуаций в истории общества и природы и является достаточно поучительным.

Когда цианобактерии "отравили" атмосферу планеты кислородом и нача-ли вымирать, биота смогла ответить на кризис новым расцветом благодаря то-му, что в раннепротозойской эре успели образоваться простейшие аэробные ор-ганизмы. Они не играли сколько-нибудь существенной роли до тех пор, пока условия кардинально не изменились, но после этого составили основу новой биосферы на более высоком уровне неравновесия (странный аттрактор). Если на Марсе действительно существовали, а затем исчезли простейшие формы жизни [Воробьева Е.А., 2001], то это может быть связано с тем, что подобные орга-низмы образоваться не успели, и биосфере не хватило разнообразностного ре-сурса для перехода в новое качество. Альтернативным ответом на кризис стала гибель системы (простой аттрактор)...
       В биосфере мелового периода уже существовали мелкие млекопитающие, но они занимали периферийные позиции в системе, где доминировали специа-лизированные виды ящеров. Массовое вымирание последних опустошило мно-жество экологических ниш, и только тогда представители зоологического клас-са, имевшего прежде низкую ценность для биосферы, сделались ядром форми-рования новых, более сложных экосистем [Будыко М.И., 1984]…
       О том, какую роль играло накопление "бесполезного" разнообразия в про-цессе грегарно-индивидуального отбора, рассказано в разделе 3.1. Это касается отношений не только между стадами, но и между видами.
       Напомню (см. разделы 2.6, 2.7, 3.1), что протокроманьонцы около полуто-раста тысяч лет пребывали на периферии культуры Мустье, уступая и в биоло-гической, и в социальной конкурентоспособности доминировавшим палеоан-тропам, но постепенно научаясь использовать свои второстепенные поначалу преимущества. К моменту наступившего кризиса мустьерской культуры они уже были готовы для успешного противоборства с грозными неандертальцами и, физически уничтожив последних, смогли унаследовать их культурные дос-тижения. Это обеспечило быстрое развитие технологии и культуры в верхнем палеолите, приведшее в последствии к новому кризису…
       Сегодня уже достаточно доказательств того, что у некоторых палеолити-ческих племен наличествовали элементарные навыки земледелия и скотоводст-ва [Линдблад Я., 1991], [Dayton L., 1992]. Они оставались крайне малопродук-тивными и играли не хозяйственную, а ритуальную роль. Когда же присваи-вающее хозяйство (собирательство и охота) зашло в тупик, эти периферийные виды деятельности составили основу качественно более сложной и "противоес-тественной" экономики неолита.
       Аналогичные факты обнаруживаются и на предыдущих стадиях палеолита при сравнении орудий, принадлежащих сменявшим друг друга культурам: как выясняется в каждом случае, дело не столько в изобретении абсолютно новых технологий, сколько в том, что технологии, изобретенные задолго до того и прежде слабо востребованные, начинали доминировать. Некоторые историки [Клягин Н.В., 1999] делают из таких фактов довольно странный вывод, что во-обще ничего нового никогда не изобреталось. Это изоморфно тезису культуро-логов (А. Кребер, Ю.М. Лотман) о том, что всякой культуре предшествует дру-гая культура, и биологов (Ф. Реди, В.И. Вернадский) - о том, что живое проис-ходит только от живого. Разумеется, если все всегда было, то универсальная эволюция - миф.
       Правило избыточного разнообразия позволяет интерпретировать соответ-ствующие факты в эволюционной парадигме. Как отмечалось во вводном очер-ке, новые структуры возникают значительно раньше (и значительно чаще), чем эволюционно востребуются. На раннем этапе своего существования они обычно крайне малопродуктивны и неконкурентоспособны, но система не всегда ока-зывается настолько жесткой, чтобы выбраковывать бесполезную новизну.
       Социальная история донесла до нас массу примеров того, как невероятно смелые технические, мировоззренческие и этические идеи оставались по боль-шому счету не востребованными, далеко опередив свое время. Обнаруживаются факты использования электричества и телеграфа вавилонянами и египтянами, паровой машины древними греками, китайцам давно был известен порох, а не-давно археологи нашли следы пиктограмм, датируемые возрастом 11 тыс. лет (!), хотя "это начало "письменности" не имело продолжения" [История... 2003, с.28].
       У Эмпедокла заметны явственные аналоги теории эволюционного отбора, пифагорейцы упоминали о вращении Земли вокруг огня, а Аристарх Самосский прямо указал на Солнце (которое издалека кажется маленьким, а на самом деле величиной с полуостров Пелопоннес) как центр мироздания. В китайской фило-софии можно обнаружить замечательные аналоги кибернетики и синергетики. Фараон Эхнатон еще в XV веке до н.э. сумел на короткий срок узаконить еди-нобожие, а в "Бхагават Гите" Кришна с потрясающей яркостью выразил идею экуменизма: "Какого бы бога человек ни чтил, Я отвечаю на молитву"…
       Подобным примерам несть числа, но трудно сомневаться в том, что гораз-до большее число гениальных прозрений не отражено в дошедших до нас ис-точниках.
       Как правило, новые организационные формы, идеи, образы или техниче-ские проекты лишь со временем демонстрировали свои преимущества. Так, ге-лиоцентрическая модель оставалась довольно беспомощной даже после Н. Ко-перника. Мало того, что она чудовищно противоречила и повседневному опыту, и господствующей идеологии (т.е. ее приверженцев и высмеивали, и сурово на-казывали), но и небесные явления она объясняла хуже, чем общепризнанная модель Птолемея. Только после открытия законов И. Кеплера на ее основе уже можно было прогнозировать движения планет надежнее, чем по геоцентриче-ской модели...
       Все это показывает, что общее условие эволюции - чередование относи-тельно спокойных периодов, когда может накапливаться актуально бесполезное разнообразие, и режимов с обострением, когда происходит отбор систем, ус-певших (не стремясь к этому!) накопить достаточный внутренний ресурс. И еще: понимая стратегическую пользу избыточного разнообразия, мы могли бы терпимее относиться ко всякого рода "чудакам", "маргиналам" и "неприкаян-ным" субъектам, составляющим пока еще не востребованный ресурс устойчи-вости общества...

o o o
       Зарубежные историки и социологи часто указывали на тщет-ность немногочисленных попыток сформулировать "законы исто-рии", объясняя это либо свойством объекта, не терпящего генерали-заций, либо пороками исторического мышления. В СССР такие за-коны были хорошо известны и лихо излагались на уроках истмата, попытки пересмотреть, ограничить или дополнить их выглядели по-кушением на прерогативу классиков марксизма, а в итоге эта тема стала вызывать такую же аллергию, как и тема "прогресса".
       Сегодня "большинство историков не волнует вопрос, могут ли быть открыты "законы истории"" [О'Брайен П., 2002, с.22]. Социо-логов же этот вопрос по-прежнему не оставляет равнодушными [Carneiro R., 1974], [Snooks G.D., 2002], [Sanderson S.K., 2003], хотя и в социологии приемлемость и допустимая масштабность содержа-тельных обобщений остаются предметами спора.
       Можно ли сказать, что в этом разделе и вообще в этой книге речь шла о "законах истории"? Думаю, это во многом зависит от ус-ловностей и от авторского честолюбия.
       Например, то, что на протяжении всей известной нам истории человечества, биосферы и Метагалактики изменения были направ-лены от более вероятных (равновесных) к менее вероятным состоя-ниям, уместнее обозначить не как "закон", а как "эмпирическое обобщение". Этот эффект следует объяснить на основании других законов, избегая "умножения сущностей". В свою очередь, из него можно вывести осторожные предположения о будущем, но нельзя уверенно заключить, что так будет всегда. То же касается детализа-ции векторов на биологической и социальной стадиях.
       Вывод о том, что условием качественного развития систем ста-новятся, как правило, эндо-экзогенные (в том числе антропогенные) кризисы, если он будет подтвержден дальнейшими исследованиями, приближается к статусу синергетической "закономерности". То, что кардинальное разрешение антропогенных кризисов всегда достига-лось очередным удалением социоприродной системы от естествен-ного (равновесного) состояния, - скорее, историческое "наблюде-ние", подтверждающее более универсальные выводы, а также гипо-тезу техно-гуманитарного баланса. Последняя, в той мере, в какой она достоверна, может претендовать на статус полновесного соци-ально-исторического закона.
       Закон необходимого разнообразия (закон Эшби) и закон иерар-хических компенсаций (закон Седова) имеют более высокий обще-эволюционный ранг: они описывают механизмы конструктивных и деструктивных изменений в сложных системах любой природы. Правило избыточного разнообразия является одним из их следствий, подтверждаемых наблюдениями. Оно хорошо согласуется с еще од-ним эмпирическим обобщением, которое антропологи назвали зако-ном эволюционного потенциала: чем более специализирована и адаптирована система к определенной стадии эволюции, тем ниже ее способность к переходу в следующую стадию [Sanderson S.K., 2003].
       Очень высокий статус могут получить энергоинформационная зависимость: способность системы к целенаправленному использо-ванию энергии пропорциональна богатству информационной моде-ли, - а также формализованный механизм конструктивных решений путем выхода в концептуальную метасистему. Они помогают по-нять, почему было возможно эволюционное "творчество" природы, и каким образом человек в принципе способен решать нерешаемые (в рамках прежней модели) задачи, выбираясь из глухих эволюци-онных тупиков.
       В целом для нашей темы важно, разумеется, не столько сопос-тавление статусов и рангов, сколько применимость полученных вы-водов и обобщений для основательного анализа принципиальных проблем современной глобалистики.