Предисловие
Освоение науки надо начинать с конца.
Л.Д. Ландау
В.И. Вернадский
предвидел, что грядущая наука будет внутренне выстраиваться не по дисциплинам,
а по проблемам, и сегодня мы уже наблюдаем взрывообразное умножение животрепещущих
проблем, которые даже не могут быть корректно поставлены в рам-ках какой-либо
единственной научной специальности. Поэтому, на наш взгляд, учебные пособия
нового поколения призваны демонстрировать методы комплексного обсуждения
вопросов, взаимно дополняя ракурсы различных дисциплин.
В этом и состоит сверхзадача настоящей книги. Первый раз она была опубликована
в 2001 году московским издательством "ПЕР СЭ" в качестве научной
монографии. И получила неожиданно широ-кий отклик не только в профессиональных
изданиях по философии, психологии и истории, но и в популярных и в общественно-политических
журналах "Огонек", "Наука и религия", "Человек",
"Октябрь", на сайтах "Интернет" и на телевидении.
Отдельные фрагменты книги перепечатывались в журналах и сборниках с небольшими
согласованными изменениями. Междуна-родный энциклопедический словарь "Глобалистика"
(М., 2003) со-держит одиннадцать статей, посвященных категориям и моделям,
ко-торые были предложены и подробно проанализированы в данной книге.
К сожалению, имел место и случай плагиата, на что указали в феврале 2003
года газеты "Газета", "Известия", "Новое время".
Новое издание существенно переработано с учетом замечаний, а также новейших
данных и гипотез астрономии, астрофизики, эволю-ционной биологии, антропологии,
исторической социологии и психо-логии, включая исследования с участием
автора.
Структура и стиль изложения приближены к учебным задачам. Кроме того,
книга дополнена Словарем, отразившим более 750 ис-пользованных в тексте
терминов из различных научных областей, от физики до психологии. Конечно,
мне никогда не отказывали в добро-желательных консультациях мои друзья
- профессиональные астро-номы, физики, математики, биологи, генетики,
географы, историки, социологи и философы. Но то, что работа выполнена
не коллективом ученых, а одним автором, позволило взаимно увязать терминологиче-ские
статьи, выстроить их в едином ключе и раскрыть содержание по-нятий языком,
доступным читателю с добротным средним образова-нием.
Словарь может иметь самостоятельное значение для преподава-ния и для междисциплинарных
контактов, поскольку нам неизвестны соразмерные по предметному охвату
дидактические материалы, из-данные в России или за рубежом.
Пособие адресовано студентам, аспирантам, преподавателям как гуманитарных,
так и естественных специальностей, и ориентировано на двуединую учебную
задачу: естественнонаучное образование гума-нитариев и гуманитаризация
естественнонаучного образования. Об-стоятельно показано, почему современная
(постнеклассическая) наука размывает условные отраслевые границы, в чем
состоят единство, преемственность и взаимосвязь различных фаз универсальной
эволю-ции. Читатель может на конкретных примерах убедиться, какие по-следствия
влекли за собой разрывы между технической и гуманитар-ной культурой в
различные периоды человеческой истории.
Из многолетнего педагогического опыта мне известно, что при-меры такого
рода и указание на их закономерный характер (закон тех-но-гуманитарного
баланса) хорошо запоминаются студентами и дают полезный воспитательный
эффект. Он дополняется анализом сценари-ев обозримого будущего с обсуждением
того, как судьба планетарной цивилизации зависит от особенностей мышления
и деятельности двух ближайших поколений.
Пособие содержит свежий и актуальный материал к пяти стан-дартным курсам
вузовской программы: Концепции современного ес-тествознания; Глобальная
экология; Экологические и демографиче-ские вызовы XXI века; Культурология;
Антропология, - а также к спец-курсам по культурной антропологии и исторической
психологии. Кроме того, оно может служить подспорьем для оригинального
курса Универсальной истории (Big History), аналоги которого преподаются
с 1990-х годов в ряде университетов США, Западной Европы, Австра-лии и
Латинской Америки, а теперь и в некоторых российских вузах.
Весь материал изложен в полемическом контексте, с обсуждени-ем альтернативных
точек зрения и их аргументации. Автор старался в каждом случае отчетливо
обозначить соотношение между установлен-ными фактами, теоретическими интерпретациями
и гипотезами, ос-тавляя читателю широкий простор для самостоятельных суждений.
В ряде случаев, с приближением к границам известного, исполь-зовались
испытанные приемы: юмор, самоирония и самокритика. "Юмористическим
каприччо" завершен основной текст, да и в Слова-ре терминов несколько
статей, посвященных самым скользким и конъюнктурным публицистическим понятиям,
написаны в стиле зна-менитого "Словаря Сатаны" Амбруаза Бирса.
Автор будет благодарен за любые замечания, содержательные или композиционные,
особенно по поводу Словаря.Оглавление
Оглавление:
Очерк I. В
зеркале двух веков. Предварительные оценки и сце-нарии
1.1 . Двадцатый век, суровый и милосердный
1.2 . Распутье двадцать первого века
Очерк II. Векторы
исторической эволюции
2.1. Архетипы времени в традиционной культуре
2.2. Эволюционная идея в социологии и антропологии ХХ века
2.3. Три эволюционных вектора: эмпирические обобщения
2.4. Четвертый эволюционный вектор: интеллектуальная спо-собность и когнитивная
сложность
2.5. Пятый эволюционный вектор: гипотеза техно-гуманитарного баланса
2.6. Диспропорции в развитии социального интеллекта, антро-погенные кризисы
и культурные революции
2.7. Homo prae-crisimos - синдром Предкризисного человека
2.8. Общий знаменатель эволюционных векторов. Синергети-ческая модель
культурной эволюции
2.8.1. Устойчивое неравновесие, "удаление от естества" и провоциро-вание
неустойчивостей
2.8.2. Синергетический и психологический аспекты социального кон-фликта,
или: почему так трудно избавиться от войн?
ОчеркIII. Универсальный
контекст истории человечества
3.1. Векторы и кризисы в "дочеловеческой" истории
3.1.1. Беспокойное семейство Hominidae
3.1.2. Коллизии устойчивого неравновесия в биосфере
3.1.3. "Набухающая" Вселенная
3.2. Разум в мировой системе взаимодействий
3.2.1. Что такое "законы природы", и нарушает ли их человек?
3.2.2. Технология чуда и чудо технологии. Интеллект как Демон Мак-свелла
3.3. О механизмах, движущих силах и "законах" истории. Но-вое
обобщение синергетической модели
Очерк IV. Возвращаясь
в будущее
4.1. Двадцать первый век, загадочный и драматичный
4.2. Перспективы интеллекта в натуралистической и в постне-классической
прогностике
4.3. И все-таки, спираль или заколдованный круг? (Юмористи-ческое каприччо
на тему Эмпедокла)
Вводный
очерк
Размышление о методе постнеклассической науки. От существования - к становлению;
от субъекта - к миру; от возможности - к действительности
Dubito,
ergo cogito... Cogito, ergo sum.
R. Cartesius
Прогресс
- это длинный крутой подъем, ко-торый ведет ко мне.
Ж.П. Сартр
Мне не очень
нравится существовать в этом мире, но я не перестаю удивляться вселенско-му
чуду моего существования.
В. Гарун
Изменяется
ли состояние Вселенной оттого, что на нее смотрит мышь?
А. Эйнштейн
Изучая и сопоставляя
поведение животных, зоопсихологи обнаружили примечательный феномен этологического
баланса. Чем более мощным оружием наделила природа тот или иной вид, тем
прочнее у его представителей инстинктивный запрет на убийство себе подобных.
Из этого выдающийся ученый, лауреат Нобелевской премии К. Лоренц [1994,
c.237] вывел остроумное заключение: "Можно лишь пожалеть о том, что
человек… не имеет "натуры хищника"". Если бы люди произошли
не от таких биологически безобидных существ, как австралопитеки, а например,
от львов, то войны занимали бы меньше места в социальной истории.
Своеобразным ответом стала серия сравнительно-антропологических исследований
внутривидовой агрессии [Wilson E., 1978]. Выяснилось, что в расчете на
единицу популяции львы (а также гиены и прочие сильные хищники) убивают
друг друга чаще, чем современные люди.
Этот результат прозвучал сенсационно не только для морали-стов, объявляющих
человека самым злобным и кровожадным из зве-рей. Он требует серьезного
осмысления, так как контрастирует с ря-дом хорошо известных обстоятельств.
Во-первых, лев действительно обладает гораздо более мощ-ным инстинктивным
тормозом на убийство особей своего вида, чем человек; к тому же палеопсихологи
зафиксировали, а нейрофизиоло-ги объяснили механизм подавления большинства
природных инстинктов уже на ранней стадии антропогенеза [Поршнев Б.Ф.,1974],
[Гримак Л.П., 2001].
Во-вторых, плотность проживания животных в природе не-сравнима с плотностью
проживания людей в обществе, а концентра-ция и у людей, и у животных обычно
повышает агрессивность.
Наконец, в-третьих, несопоставимы "инструментальные" воз-можности:
острым клыкам одного льва противостоит прочная шкура другого, тогда как
для убийства человека человеком достаточно удара камнем, а в распоряжении
людей гораздо более разрушитель-ное оружие.
Удивительные результаты демонстрируют и сравнительно-исторические исследования.
Например, австралийские этнографы сопоставили войны между аборигенами
со Второй мировой войной. Как выяснилось, из всех стран-участниц только
в СССР соотноше-ние между количеством человеческих потерь и численностью
насе-ления превысило обычные показатели для первобытных племен [Blainay
G., 1975].
По нашим подсчетам, во всех международных и гражданских войнах ХХ века
погибло от 100 до 120 млн. человек (ср. [Мироненко Н.С., 2002]). Эти чудовищные
числа, включающие и косвенные жертвы войн, составляют около 1% живших
на планете людей (не менее 10,5 млрд. в трех поколениях). Приблизительно
такое же со-отношение имело место в XIX веке (около 35 млн. жертв на 3
млрд. населения) и, по-видимому, в XVIII веке, но в XVI - XVII веках процент
жертв был выше.
Трудности исследования связаны с противоречивостью дан-ных и с отсутствием
согласованных методик расчета (ср. [Wright Q., 1942], [Урланис Б.Ц., 1994]).
Но и самые осторожные оценки обна-руживают парадоксальное обстоятельство.
С прогрессирующим ростом убойной силы оружия и плотности проживания людей
про-цент военных жертв от общей численности населения на протя-жении тысячелетий
не возрастал. Судя по всему, он даже медлен-но и неустойчиво сокращался,
колеблясь между 4% и 1% за столе-тие.
Более выражена данная тенденция при сравнении жертв быто-вого насилия.
Ретроспективно рассчитывать их еще труднее, чем ко-личество погибших в
войнах, но, поскольку здесь нас интересует только порядок величин, воспользуемся
косвенными свидетельства-ми.
В ХХ веке войны унесли не меньше жизней, чем бытовые пре-ступления, а
также "мирные" политические репрессии (так что в общей сложности
от всех форм социального насилия погибли, веро-ятно, около 3% жителей
Земли) . Но в прошлом удельный вес быто-вых жертв по сравнению с военными
был иным. Особенно отчетли-во это видно при сопоставлении далеких друг
от друга культурно-исторических эпох.
Так, авторитетный американский этнограф Дж. Даймонд, обобщив свои многолетние
наблюдения и критически осмыслив данные коллег, резюмировал: "В обществах
с племенным укладом... большинство людей умирают не своей смертью, а в
результате преднамеренных убийств" [Diamond J., 1999, p.277].
При этом следует иметь в виду и повсеместно распространен-ный инфантицид,
и обычное стремление убивать незнакомцев, и войны между племенами, и внутриплеменные
конфликты. В качест-ве иллюстрации автор приводит выдержки из протоколов
бесед, ко-торые проводила его сотрудница с туземками Новой Гвинеи. В ответ
на просьбу рассказать о своем муже ни одна из женщин (!) не назва-ла единственного
мужчину. Каждая повествовала, кто и как убил ее первого мужа, потом второго,
третьего...
Парадоксальное сочетание исторически возраставшего потен-циала взаимного
истребления со снижением реального процента на-сильственной смертности
уже само по себе заставляет предположить наличие какого-то культурно-психологического
фактора, последо-вательно компенсирующего рост инструментальных возможно-стей.
Выявить этот фактор и его динамику, опосредованную антро-погенными кризисами,
- одна из задач настоящей книги.
Но я предварил Размышление данным примером, чтобы про-иллюстрировать методологический
прием характерный для постне-классической науки [Степин В.С., 1992]. Гротескно
изложу его суть, обратившись к старинной философской проблеме, которая
долгое время принималась людьми практическими за досужую игру.
Многие мыслители с разочарованием признавали, что сомне-ние даже в самых
интуитивно очевидных фактах, вплоть до сущест-вования окружающего мира,
не может быть устранено при помощи исчерпывающих доводов. Невозможность
опровергнуть стойкого солипсиста, утверждающего, что весь мир есть не
более чем сово-купность его (или моих?) субъективных ощущений, называли
позо-ром для философии и человеческого ума. Прибегали к "осязаемым
аргументам" (ударам палкой), которые, конечно, по существу ниче-го
не решали.
Для мышления, жаждущего безупречности, это был концепту-альный тупик.
Ведь если даже существование внешнего мира при-ходится принимать как условное
"допущение", то и все прочие суж-дения о нем строятся на песке...
Между тем решение умозрительной головоломки было найде-но даже раньше,
чем сама она сделалась модной темой философских изысканий. Ехидный солипсист
неуязвим до тех пор, пока не осме-лится на завершающий шаг, усомнившись
также и в своем собст-венном существовании. Сделать такой шаг он просто
обязан, чтобы быть последовательным. Но тогда он сразу попадает в хитрую
ло-вушку, петлю Декарта: сомневаюсь, значит, мыслю, а мыслю - зна-чит,
существую!
Таким образом и обнаружилось первое странное обстоятель-ство: "Я
существую!" - самое эмпирически достоверное из всех мыслимых суждений
о мире. Значительно позже обнаружилось дру-гое обстоятельство. А именно,
что это суждение отражает факт крайне маловероятный ("вселенское
чудо").
Дискуссии по поводу антропного космологического принципа в 60 - 80-х годах
ХХ века показали, сколь удивительное сочетание фундаментальных констант
физической Вселенной необходимо для появления белковой молекулы. Исследования
по эволюционной гео-логии и биологии продемонстрировали, насколько специфические
свойства земной биосферы требовались для того, чтобы могли сформироваться
высшие позвоночные, и чтобы в итоге образовалась экологическая ниша для
особого семейства животных, способных выжить только за счет искусственного
опосредования отношений с остальной природой. Наконец, мы далее убедимся,
какие "противо-естественные" качества должна была выработать
"вторая природа", чтобы ее создатель, совершенствуя орудия от
каменного рубила до ядерной боеголовки, не истребил сам себя.
Но то, что каждый из наших современников называет корот-ким словом "Я",
- продукт конкретной стадии в развитии космоса, жизни, а также культуры,
успевшей овладеть беспримерными сред-ствами истребления и уравновесить
их достаточно эффективными (пока) механизмами самоконтроля. Безусловная
реальность чрезвы-чайно маловероятного факта моего бытия превращает его
в критиче-ский тест на правдоподобие естественнонаучных и обществоведче-ских
концепций, многие из которых, будучи внутренне стройными, дисквалифицируются
просто потому, что данному факту противоре-чат.
Конечно, это оставляет смысловое пространство для почти бесконечного разнообразия
конкурирующих (возможно, взаимодо-полнительных) объяснений и интерпретаций,
но дает сильный аргу-мент для оценки, сопоставления и отбора. Например,
коль скоро че-ловечество сумело дожить до моего рождения, значит, следует
при-нимать cum grano salis (скептически) расхожее представление о че-ловеке
как безудержном агрессоре или "нарушителе законов Приро-ды"
(подобными утверждениями полны не только академические статьи и монографии,
но и учебники экологии). Представив же себе хоть отдаленно, как сложно
организован мой мозг, я не могу доволь-ствоваться тезисом, будто рост
энтропии исчерпывает вектор физи-ческой необратимости.
Науке потребовались три столетия вдохновенных успехов и горьких разочарований,
чтобы обнаружить существование человека - наблюдателя, мыслителя и исследователя.
Классическое естество-знание строилось на оппозиции антропоморфизму средневековых
схоластов, объяснявших все физические движения по аналогии с це-ленаправленными
действиями людей. Естественнонаучное мировоз-зрение перевернуло логику
интерпретации: его лейтмотивом стало освобождение от субъекта и цели,
а генеральной стратегией - ре-дукционизм, т.е. представление эволюционно
высших процессов по аналогии с эволюционно низшими.
Рефлекторная теория Р. Декарта, отождествив животное с "рефлекторным
автоматом", открыла дверь для проникновения фи-зикалистических моделей
в науку о жизни. Социальная физика Т. Гоббса выстроила по единому образцу
"законы естественные и по-литические". Б. Спиноза дорисовал
верхние этажи проектируемого здания "физикой человеческой души":
в противовес дуалистическо-му воззрению Декарта, он доказывал, что разум,
душа и дух лишь количественно, но не качественно отличают человека, который,
в конечном счете, также есть не более чем "духовный автомат".
Редукционистская парадигма с ее физикалистическими мета-форами сыграла
ключевую роль в становлении науки Нового време-ни. Ею был заложен фундамент
всех современных дисциплин, осво-ивших методы анализа, эксперимента, экстраполяции
и квантифика-ции. Вместе с тем интерпретационный потенциал бессубъектных
моделей оказался небезграничным, и это явственно ощутили не только психологи,
искусствоведы, социологи, биологи, но и, прежде всего, физики.
В первой половине ХХ века произошло шокировавшее совре-менников "стирание
граней между объектом и субъектом" [Борн М., 1963]. Естествоиспытателям
пришлось признать зависимость знания от его носителя, от рабочих гипотез
и применяемых процедур. А главное - тот факт, что сам процесс наблюдения
(исследования) есть событие, включенное в систему мировых взаимодействий,
и пренеб-речь этим обстоятельством тем труднее, чем выше требование к
строгости результатов. Недоумение А. Эйнштейна по поводу мыши, глядящей
на Вселенную (см. эпиграф), ознаменовало новую, неклас-сическую парадигму
научного мышления.
Эта парадигма охватила естественные, гуманитарные науки и, что еще более
важно, формальную логику и математику. Теорема К. Геделя о неполноте развенчала
позитивистскую иллюзию о возмож-ности чисто аналитического знания. Стали
формироваться интуи-ционистские, конструктивистские и ценностные подходы
к построе-нию математических моделей, основанные на убеждении, что "по-нятие
доказательства во всей его полноте принадлежит математике не более, чем
психологии" [Успенский В.А., 1982, с. 9]. Все это пре-вратило субъекта
знания из статиста, остающегося за кадром науч-ной картины мира, в ее
главного героя.
В дальнейшем классические идеалы науки подверглись еще более трудному
испытанию. Идея субъектности охватила не только гносеологию, но и онтологию
естествознания, обозначив контуры следующей, постнеклассической парадигмы.
С распространением системно-кибернетической и системно-экологической метафор
во-просы "почему?" и "как?" стали органично сочетаться
и даже упи-раться в вопрос "для чего?"
Молекулярный биолог обнаруживает, что ферментный синтез регулируется потребностями
клетки в каждый данный момент. Гео-физик, используя целевые функции для
описания ландшафтных процессов, ссылается на соображения удобства и называет
это прин-ципом эврителизма, т.е. сугубо эвристическим приемом, безотноси-тельно
к "философскому" вопросу, обладает ли в действительности ландшафт
собственными целями. Физик-теоретик, спрашивая, для чего природе потребовалось
несколько видов нейтрино или зачем ей нужны лямбда-гипероны, понимает,
что речь идет о системных за-висимостях. Представления, связанные с самоорганизацией,
конку-ренцией и отбором (организационных форм, состояний движения и т.д.),
проникнув в неорганическое естествознание, продемонстриро-вали глубокую
эволюционную преемственность между живым и косным веществом. А синтезированная
Аристотелем и расщеплен-ная Г. Галилеем и Ф. Бэконом категория целевой
причинности вновь обрела права гражданства.
Постнеклассическая наука обогатила познавательный арсенал методом элевационизма
(от лат. elevatio - возведение), когда продук-тивные метафоры распространяются
не "снизу вверх", как требует редукционистская стратегия, а
наоборот, от эволюционно поздней-ших к более ранним формам взаимодействия.
Это помогает обнару-живать в прежних формах те присущие им свойства, которые
служат онтологической предпосылкой будущего и, в частности, эволюци-онные
истоки субъектных качеств, явственно выраженных в поведе-нии высокоорганизованных
систем.
Здесь, однако, необходимо выделить нюанс, недооценка кото-рого может привести
к недоразумениям. Элевационизм остается в рамках научной методологии до
тех пор, пока исследователь не под-дался соблазну телеологических интерпретаций
и не стал навязывать настоящее в качестве эталона для прошлого. Элевационистская
па-радигма несовместима с допущением, будто прошлое существует ради будущего,
а мир был создан и развивался для того, чтобы в нем когда-то появились
автор и читатель этих строк.
Напротив, мы будем строго следовать гипотезе апостериор-ности: каждое
существенно новое состояние есть ответ системы на складывающиеся обстоятельства,
причем только один из возможных ответов. Задача состоит в том, чтобы выяснить,
складываются ли та-кие "ответы" в последовательные векторы мировой
эволюции, и ес-ли да, то почему это происходит, не обращаясь к постулату
об изна-чально заложенных целях или a priori записанных смыслах, которые
только раскрываются по мере созревания разума. Прямые параллели между
генетической программой роста организма и филогенезом живого вещества
или, тем более, развитием Вселенной (см., напр., [Налимов В.В., 2000])
выхолащивают самые острые теоретические проблемы, лишают прошлое самодовлеющей
ценности и ведут, с одной стороны, к историческим искажениям, а с другой
- к волюн-таризму в практической политике.
Вместе с тем опора на тезис "Я существую" предполагает ре-шительное
перераспределение акцентов. В классической науке факт человеческого существования
служил источником когнитивного дискомфорта и даже выглядел, по ироническому
замечанию И. При-гожина [1985, с.24], "своего рода иллюзией".
Диаметрально проти-воположный взгляд выражает формула английского астрофизика
Б. Картера (см. [Розенталь И.Л., 1985]): Cogito, ergo mundus talis est
(Я мыслю, значит, таков мир). Иначе говоря, "любая физическая тео-рия,
противоречащая существованию человека, очевидно, неверна" [Девис
П., 1985, с.154]; эта простая мысль стала аксиомой для мно-гих современных
естествоиспытателей.
В социальном исследовании антропный принцип оборачивает-ся принципом эгоцентризма.
Человеческий мир обладает какими-то качествами, которые позволили ему
дожить до моего рождения, не-смотря на многократные нарушения природных
балансов и спрово-цированные этим катастрофы. Серьезного обсуждения заслуживают
только такие концепции, которые этому факту не противоречат. Чем лучше
мы поймем, почему цивилизация смогла до сих пор сохра-ниться, тем больше
шансов преодолевать кризисные ситуации в бу-дущем.
Таким образом, философская банальность, состоящая в том, что прошлое содержит
в себе возможность настоящего, превращает-ся в оригинальный методологический
ориентир: полноценное опи-сание физических, биологических или социально-исторических
со-стояний должно содержать указание на те их свойства, которые сде-лали
возможными последующие события и состояния. Этому созву-чен еще один типично
постнеклассический мотив: "Чтобы не унич-тожить этот мир, мы должны
настоящим руководить из будущего" (К. Бурихтер, цит. по [Зубаков
В.А., 2002, с.45]).
Эволюционно-исторический разворот научного мировоззрения обусловил сдвиг
интереса с проблемы бытия к проблеме становле-ния и, далее, к проблеме
сохранения.
С одной стороны, равновесные состояния и линейные процес-сы оказываются
только переходными моментами неравновесного и нелинейного мира, в котором
постоянно образуются новые структу-ры. С другой стороны, почти все новообразования
в духовной жиз-ни, в технологиях, в социальной организации, а ранее в
биотических и физико-химических процессах представляют собой "химеры"
- в том смысле, что они противоречат структуре и потребностям мета-системы,
- и чаще всего выбраковываются, не сыграв заметной роли в дальнейших событиях.
Но очень немногие из таких химерических образований сохраняются на периферии
большой системы (соответ-ственно, культурного пространства, биосферы или
космофизической Вселенной) и при изменившихся обстоятельствах могут приобрести
доминирующую роль. Поэтому важнее выяснить не то, как и когда в истории
возникло каждое новое явление, а то, каким образом оно сохранилось, и
когда и почему было эволюционно востребовано по-сле длительного латентного
присутствия в системе.
Рассматривая развитие как функцию сохранения и сосредото-чив основное
внимание на периодически обостряющихся кризисах, мы выделяем важный ракурс
в причинно-следственной динамике не только прошлого, но также настоящего
и будущего.
Именно будущее - основной предмет этой книги, хотя ее большая часть посвящена
далекому прошлому. Прогноз всегда, так или иначе, строится на экстраполяции,
а главный вопрос состоит в том, какие из выявленных тенденций, как и в
какой мере уместно экстраполировать.
Это, в свою очередь, зависит от двух методологических пред-посылок: ретроспективной
дистанции и дисциплинарного наполне-ния модели. Соответственно, когда
выбранная методология несо-размерна сложности прогностической задачи,
футурологам грозят две характерные ошибки.
В первом случае перспектива глобальной системы выводится из отдельных
тенденций, отслеженных на коротком временнoм от-резке. Абсолютизируя ту
или иную тенденцию, аналитики XIX века предрекали, например, тотальный
продовольственный дефицит, все-общую пролетаризацию общества, затопление
городов лошадиным навозом и прочее.
Во втором случае прогноз строится на монодисциплинарном расчете, перспектива
оценивается исключительно с позиций термо-динамики, энергетики, геологии,
генетики, демографии или какой-либо иной отрасли знания, а все прочие
("субъективные") факторы игнорируются. Тем самым, уже в исходной
посылке заложен одно-значно пессимистический прогноз.
Ошибки замечают и запоминают легче, чем адекватные про-гнозы. Это свойственно
психике вообще и обыденному сознанию в частности, причем, если ошибочный
прогноз не имел трагических последствий, он обычно воспринимается как
смехотворный (вспом-ним наше отношение к синоптикам). Отобрав же и сгруппировав
не-которое количество неудавшихся предположений, можно убедить наивного
читателя в том, что будущее недоступно научному анализу [Нахман Дж., 2000].
С помощью аналогичного приема мистики и креационисты доказывают несостоятельность
науки как таковой.
Действительно, всякое обобщающее суждение прогностично и вероятностно,
и в этом отношении различие между суждениями о прошлом, настоящем и будущем
не столь радикально, как принято полагать. Утверждая, что Наполеон умер
5 мая 1821 года, историк тем самым высказывает обязывающий прогноз: никогда
не будут найдены документы, свидетельствующие о жизни Наполеона после
указанной даты, а представленные свидетельства такого рода следу-ет считать
фальшивкой. Физик, утверждающий, что при таких-то условиях всегда будет
получен такой-то результат, полагает, что учел и оговорил состояния всех
переменных; в последующем обна-руживаются новые переменные, ошибочно принятые
за константы, и это заставляет пересматривать, иногда существенно, прежние
за-ключения.
Признав вероятностный характер всякого знания, мы должны согласиться и
с тем, что задачи прогнозирования будущего и "про-гнозирования прошлого"
(см. далее о ретропрогнозе) различны ме-жду собой не столько в принципе,
сколько в инструментариях.
К намеченным вопросам я буду систематически возвращаться в книге. Здесь
же добавлю, что прогнозирование составляет условие существования всех
живых организмов, и оно всегда сопряжено с возможными ошибками [Бернштейн
Н.А., 1961], [Анохин П.К., 1962], [Вероятностное…, 1977].
Память - не пассивное фиксирование следов воздействий, а сложная операция
по переносу переживаемого опыта в будущее. У человека эта операция, как
и весь психический процесс, отличается коммуникативно-семантическим опосредованием;
научное мышле-ние отличается от обыденного использованием заранее осмыслен-ных
процедур; наконец, выделение будущего в качестве особого предмета - промежуточный
итог дифференциации и интеграции на-учного знания. Речь должна идти не
о том, возможно ли исследовать будущее, но о том, какие методы и в какой
мере адекватны этой за-даче.
Проблемы, связанные с отбором тенденций, подлежащих мыс-ленному перенесению
в будущее, обостряются с приближением к кризисной (полифуркационной) фазе,
когда устойчивость системы снижается и, тем самым, множатся альтернативные
варианты. В та-кие периоды особенно противопоказана экстраполяция частных
тен-денций, сколь бы явственно ни были они выражены в текущий мо-мент.
Поэтому исследователи глобальных проблем часто отмечали, что модель будущего
заведомо нереалистична, если в ней не учиты-ваются универсальные векторы,
закономерности и механизмы.
По меньшей мере, к В.И. Вернадскому и П. Тейяру де Шарде-ну восходит традиция
исследования социальной истории в междис-циплинарном ключе и в органическом
единстве с "дочеловеческой" историей планеты. В 20-30-х годах
ученые, как правило, ограничи-вались планетарным масштабом, поскольку
в большинстве своем все еще считали вселенную в целом бесконечной и стационарной,
а следовательно, лишенной истории. И сегодня некоторые глобалисты выносят
за скобки космическую предысторию, полагая ее, по всей видимости, несущественной
для понимания процессов, происходя-щих на Земле [Зубаков В.А., 1999],
[Snooks G.D., 1996].
Но в свете эволюционной космологии, построенной на Фрид-мановских моделях
Метагалактики, обнаружилось, что развитие биосферы, в свою очередь, воплощает
ряд тенденций, явственно обозначившихся задолго до образования Земли и
Солнечной систе-мы. Множатся работы, ориентированные на создание "интегральной
теории прошлого" от Большого Взрыва до современности [Jantsch E.,
1980], [Christian D., 1991, 2004], [Spier F., 1996], [Velez A., 1998],
[Chaisson E.J., 2001], [Huges Warrington M., 2002], [Аршинов В.И., 1987],
[Ласло Э., 1995, 2000], [Моисеев Н.Н., 1991], [Назаретян А.П., 1991, 2002-б,
2004], [Панов А.Д., 2004], [Универсальная…, 2001]. В зарубежных публикациях
это направление исследований получило название Большой истории (Big History),
а в России утвердился тер-мин "универсальный эволюционизм".
Последний термин не является отечественным изобретением. Он был введен
Дж. Стюартом [Steward J., 1953] для обозначения концепций Л.А. Уайта и
В.Г. Чайлда, которые возродили в англоя-зычных странах интегративный подход
к человеческой истории (см. раздел 2.2). Но в российском употреблении
термину придано этимо-логически адекватное значение: Universum - Вселенная.
Соответственно, под универсальным эволюционизмом пони-мается общенаучный
подход к исследованию универсальной эволю-ции, а чтобы выделить междисциплинарное
направление, изучаю-щее последовательные стадии эволюции, механизмы образования
и сохранения качественно новых реальностей, используются три си-нонимичных
термина: Универсальная история, Мега-история и Большая история.
Предмет Универсальной (Большой) истории определенным образом соотносится
с предметами глобальной и всемирной истории. Всемирная история изучает
прошлое человечества от палеолита до наших дней. Глобальная история изучает
прошлое Земли и биосфе-ры, включая становление человечества как геологического
фактора. Предмет Универсальной истории - развитие Вселенной с последова-тельным
образованием качественно новых реальностей, так что раз-витие живой природы
и общества оказываются фазами единого по-ступательного процесса.
Таким образом, предмет Универсальной истории концепту-ально конструируется
только в рамках тотально эволюционного ми-ровоззрения, в которое вовлечен
и физический Космос. Это направ-ление не могло возникнуть прежде, чем
оформились и получили признание модели релятивистской космогонии. По мере
того, как обнаруживались общность направления и сходство некоторых меха-низмов
на всех стадиях эволюции, ученые разных стран и различных специальностей,
во многом независимо друг от друга, почувствова-ли недостаточность узко
специализированных представлений о прошлом и условность дисциплинарных
границ.
По имеющимся у нас (вероятно, неполным) данным, опыт преподавания курсов
Универсальной истории наработан в ряде уни-верситетов Австралии, США,
Колумбии, Голландии и России (см.[Назаретян А.П., 2004]). Добавим, что
в разработке программ участвуют физики, биологи, антропологи и историки.
Во всех случа-ях используются модели синергетики, термодинамики, теории
ди-намического хаоса (см. далее), однако зарубежные авторы практиче-ски
не уделяют внимания информационно-психологической, субъ-ектной стороне
эволюции - в лучшем случае, описывается параметр структурно-энергетических
отношений. Поскольку же автор на-стоящего проекта по исходной специальности
психолог, стержнем нашей работы служит как раз динамика информационного
модели-рования, общеэволюционные истоки и предпосылки субъектных ка-честв
и неуклонно возрастающее влияние последних на ход миро-вых событий.
Завершая методологическое введение, коротко расскажу об инструментарии,
использование которого помогает скомпоновать пестрые штрихи из различных
дисциплинарных областей в единую картину универсальной эволюции. Картина
зиждется на продуктив-ном концептуальном конфликте между вторым началом
термодина-мики и эмпирическими данными, бесспорно свидетельствующими о
поступательных изменениях от простого к сложному на протяжении многих
миллиардов лет.
Второе начало термодинамики, или закон возрастания энтро-пии, - единственное
известное классической науке асимметрическое свойство физических процессов,
обеспечивающее их необратимость во времени. Все попытки дисквалифицировать
этот закон или огра-ничить его применимость (например, за счет биотических
или соци-альных процессов) оказались несостоятельными: при правильном
выделении системы сопряженного взаимодействия снижение энтро-пии в одной
подсистеме обязательно оплачивается ростом энтропии в другой подсистеме.
Тем самым неизменно подтверждается шу-точное сравнение термодинамики со
старой властной теткой, кото-рую все недолюбливают, но которая всегда
оказывается права.
Поскольку же фактических противоречий между выводами термодинамики и наблюдаемыми
процессами обнаружить не удает-ся, парадокс эволюции приобретает более
глубокий, парадигмаль-ный характер. С классической точки зрения, уровень
организации во Вселенной должен последовательно снижаться, а не расти,
как это до сих пор происходило в истории общества, биосферы и Метага-лактики.
Из основного естественнонаучного парадокса вытекает множество более частных,
которые касаются конкретных стадий универсальной эволюции. В их числе
и упомянутый выше факт ог-раничения социального насилия с ростом инструментального
потен-циала.
Поэтому усилия ученых различных специальностей направле-ны на то, чтобы
выявить механизмы самоорганизации в духовных, социальных, биотических
и физических процессах. С тех пор, как З. Фрейд "прорубил окно в
бессознательное", психологи учились фик-сировать превращение хаотических
импульсов в культурно органи-зованное мышление и поведение человека. Исследователи
творче-ской активности постоянно обнаруживают, как стройные научные теории,
изящные математические построения, художественные и по-этические формы
выкристаллизовываются из беспросветного тумана мистических идей и подавленных
желаний ("Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая
стыда" [Ахматова А.А., 1990, с. 196]). Обществоведы изучают превращение
бесструктурных соци-альных конгломератов в организованно действующие группы
и раз-витие от враждующих между собой первобытных стад до современ-ных
надгосударственных учреждений. Биологи - филогенез и онто-генез многоклеточных
организмов, и усложнение биоценозов. Кос-мологи - формирование звездных
систем из однородного вещества, а также ядер, атомов и сложных молекул
из кварко-глюонной плаз-мы.
Столь разнородный фактический материал требовал обобще-ния. Единая наука
о самоорганизации в Германии была названа си-нергетикой (Г. Хакен), во
франкоязычных странах - теорией дисси-пативных структур (И. Пригожин),
в США - теорией динамического хаоса (М. Фейгенбаум), в Латинской Америке
- теорией аутопоэза (У.Р. Матурана). В отечественной литературе принят
преимущест-венно первый термин, наиболее краткий и емкий, а также "нелиней-ная
динамика" (С.П. Курдюмов).
Синергетика - одна из междисциплинарных моделей, которую пронизывает парадигма
элевации: эволюционно ранние процессы рассматриваются с учетом эволюционно
поздних, прошлое через призму будущего. Это дало повод некоторым авторам
противопос-тавить ее кибернетической теории систем, изучающей в основном
механизмы стабилизации и отрицательные обратные связи.
Но такой способ спецификации предмета синергетики стал вызывать сомнения
постольку, поскольку обнаружилась взаимодо-полнительность категорий самоорганизации
и управления, неравно-весия и устойчивости и т.д. Эволюционный процесс
может быть преемственным и последовательным, благодаря способности нерав-новесных
образований - продуктов самоорганизации - к активному сохранению посредством
внешнего и внутреннего управления, кон-куренции за свободную энергию необходимую
для антиэнтропийной работы и отбору в соответствии с потребностями экологической
ниши.
В свою очередь, управление, конкуренция и отбор неотделимы от таких категорий,
как субъект, цель, информация, ценность, оп-тимальность и т.д. Согласно
с тенденциями постнеклассической методологии, все категории подобного
рода вовлекаются в инте-гральную системно-синергетическую модель, и в
современной вер-сии синергетика как наука о самоорганизации превращается
в нау-ку об устойчивом неравновесии.
Это полностью соответствует тезису о развитии как функции сохранения,
который обозначен выше и будет подробнее раскрыт в последующем. Системно-синергетическая
модель способствует со-вокупному решению трех концептуальных задач. Во-первых,
сво-бодному от телеологии пониманию векторности эволюции. Во-вторых, единой
трактовке эволюционных новообразований (жизнь, общество, культура и т.д.)
с богатым потенциалом теоретических обобщений - выявления малоизвестных
механизмов и закономерно-стей. В-третьих, "субъюнктивизации"
эволюционного мировоззре-ния, т.е. превращению футурологии и истории в
сквозную сослага-тельную науку, обеспеченную соответствующим аппаратом.
Для решения последней из перечисленных задач - разработки сценарного подхода
к истории неравновесных систем - сложилось направление исследований несвершившегося,
которое назвали ре-тропрогнозированием, контрфактическим моделированием
и т.д. [Малинецкий Г.Г., 1997], [Назаретян А.П., 1997], [Лесков Л.В.,
1998 - а,б], [Модестов С.А., 2000], [Lebow R.N., 2000].
Добавим, что внимание к реальностям, существующим лишь в потенции, не
раз оборачивалось грандиозными научными результа-тами. Например, обозначив
ничто специальным символом "0", арабские мыслители совершили
едва ли не самый значительный пе-реворот в математике. Известный науковед
Б.Л. ван дер Варден сравнил это с "перечеканкой Нирваны в динамомашину"
(цит. по [Наан Г.И., 1969, с.23]). Идея виртуального бытия была настолько
чужда европейцам, что слово "цифра" (от арабского названия нуля)
в Средневековье служило ругательством.
С утверждением сценарного подхода, тип мышления харак-терный для грамотного
футуролога ("что будет, если?..") становится доступным историку
("что было бы, если бы?.."). Синергетическое моделирование позволило
строго доказать, что даже в точках неус-тойчивости может происходить не
"все что угодно": количество ре-альных сценариев, называемых
иначе параметрами порядка, всегда ограничено, и коль скоро события вошли
в один из режимов, систе-ма необратимо изменяется в направлении соответствующего
конеч-ного состояния. Это квазицелевое состояние (аттрактор) подчиняет
себе все последующие события, и как бы мы ни желали вернуться в исходную
фазу или перейти к другому, более благоприятному ат-трактору, осуществить
это уже не удастся.
То, что множество сценариев в каждой критической точке ог-раничено, -
открытие синергетики. Оно позволяет осмысливать прошлое в сослагательном
наклонении, а в перспективе "просчиты-вать" на компьютерных
программах пространство исторически воз-можных (виртуальных) миров на
всем протяжении социальной, био-логической и космофизической эволюции.
На первый взгляд, это может показаться не более чем занят-ным развлечением.
На самом же деле сценарный анализ переломных эпох открывает большие и
еще не полностью оцененные возможно-сти как для исторической теории (без
сослагательного наклонения нельзя корректно поставить вопрос о причинности),
так и для прак-тики. В частности, ясное представление о вероятностных
контекстах каждого реализовавшегося сценария помогает обобщить историче-ский
опыт кризисов, исследовать факторы их углубления и разреше-ния и использовать
полученные выводы для прогнозирования оче-редных кризисов, выработки реалистических
стратегий и диагности-ки утопий.
Различие между реалистическими и утопическими проектами не в том, что
первые возможно воплотить в жизнь, а вторые нет. Утопии тем и опасны,
что они осуществимы; самые близкие нам примеры - "построенный в боях
социализм" и затем ожидание ры-ночного рая на его обломках. Характерной
чертой утопического мышления служит гипертрофия позитивных и игнорирование
нега-тивных последствий того или иного выбора.
Синергетика дисциплинирует научную мысль, приучая исто-рика не искать
идиллий в прошлом, а футуролога - идеальных ре-шений в будущем. Уяснив,
что любой успех непременно оплачива-ется потерями, аналитик осваивает
конструктивистские категории "меньшего из зол", паллиатива и
оптимальности.
Очертив круг идей, на которых выдержано настоящее иссле-дование, добавлю,
что структура изложения соответствует элеваци-онной логике. Книга начинается
обзором дискуссий о состоянии и перспективах планетарной цивилизации,
о путях и проектах преодо-ления грядущих кризисов. Обсуждение прогнозов
и проектов, под-час взаимоисключающих, поможет определить задачи ретроспек-тивного
анализа таким образом, чтобы его результаты послужили основой для оценки
и отбора правдоподобных сценариев.
Для этого необходимо выяснить, по каким векторам до сих пор развивались
события социальной, биологической и космофизи-ческой истории, почему они
сопровождались периодическим обост-рением кризисов, какими средствами
кризисы преодолевались и, на-конец, насколько исторический опыт способствует
ориентировке в нынешних проблемах.
При подготовке рукописи мне оказали большую помощь дру-зья и коллеги,
работающие в различных дисциплинарных областях: математике, физике, геологии,
географии и астрономии (А.Д. Ар-манд, Л.М. Гиндилис, С.Н. Гринченко, В.В.
Казютинский, В.В. Кли-менко, В.Н. Компаниченко, Л.В. Лесков); биологии
и генетике (С.А. Боринская, В.И. Жегалло, А.Е. Седов); антропологии и
истории (А.М. Буровский, И.Н. Ионов, А.А. Казанков, А.В. Коротаев, Э.С.
Кульпин, М.Б. Медникова, Э.В. Сайко, С.И. Семенов, G. Chick, F. Spier,
D. Christian); психологии (В.Ф. Петренко, А.У. Хараш); фило-софии и культурологии
(В.И. Аршинов, С.М. Богуславская, К.Х. Де-локаров, К.А. Зуев, А.Н. Чумаков).
Разумеется, все эти ученые не несут никакой ответственности за содержание
книги, но их оценки, замечания и советы помогли вы-строить аргументацию
и избежать неточностей.
|