Из книги "История Древнего Востока (2 том),
М., 1988, под ред. Г.М.Бонгард-Левина

      В итоге завоевательных войн египетское государство вышло далеко за старые пределы. Создалась «мировая» держава, простиравшаяся от севера Сирии до четвертых порогов Нила и распространявшая свое влияние от средиземноморских островов до Южного Красноморъя. Трудно, конечно, допустить, чтобы общество, утвердившее свое господство над окружающим миром, оставалось таким же, как и прежде, когда Египет не был «мировой» державой. Действительно, общество Нового царства выглядело настолько новым, что казалось прямой противоположностью староегипетскому. Та перестройка общества, что происходила в Среднем царстве, пришла теперь к своему завершению.
      В чем же состояла новизна?
      Начнем с новоегипетского хозяйства. Первой его особенностью было широкое применение сплава меди с оловом, в частности при изготовлении орудий труда. Со времени XVIII династии Египет вступил в так называемый бронзовый век. Да и как могло быть иначе? Можно ли было овладеть Сирией-Палестиной, которая давным-давно знала бронзу, продолжая жить в медном веке?
      По сравнению с природной медью сплав ее с оловом обладал важными преимуществами: он был тверже, точка его плавления значителъно ниже, а текучесть больше. Последнее свойство имело существенное значение для развития литейного дела. Хотя сплав тоже ковали, обрабатывали при помощи ковки, он был удобнее меди для литья (особенно в закрытых формах, дававших более чистые отливки). От середины XVIII династии до нас дошли изображения литья таких больших предметов, как храмовые двери (на сплав указывают закрытые формы).
      Но при всех своих преимуществах бронза не могла совсем вытеснить медь. Вряд ли сравнительно недавно открытые в Египте скудные месторождения олова были известны в древности. Следовательно, олово и сплав меди с оловом были скорее всего привозными (от времени XVIII династии до нас дошли уже и просто оловянные предметы). Природная медь продолжала широко употребляться.
      Хотя сохранилось некоторое количество железных предметов и источники упоминают железо, в конце XVIII династии оно еще считалось чуть ли не драгоценностью и изделия из него вставляли в золотую оправу, Митапнийский царь Тушратта прислал в подарок Аменхотепу III три кинжала с железными лезвиями, два перстня и еще какую-то вещь из железа и золота, а его сыну Аменхотепу IV — три кольца. На мумии Ту-'53 танхамона были найдены кинжал с золотой рукояткой и железным лезвием в золотых ножнах, крошечная модель подголовника из железа и железное волшебное око, вставленное в золотое запястье. В той же гробнице было найдено 16 «орудий» с деревянными рукоятками обычного размера, но с лезвиями из железа настолько тонкими и мелкими, что работать ими было бы невозможно.
      Медь была дорога, железо не употреблялось, и население, естественно, продолжало пользоваться каменными орудиями. Кремневые заготовки для них были обнаружены даже в самой столице царя-солнцепоклонника Аменхотепа IV. Мало того, возле самого дворца его была, по-видимому, расположена мастерская, изготовлявшая кремневые вкладыши для деревянных серпов. Следы особого состава из песка, глины и воска на этих вкладышах доказывают, что они действительно были вставлены в серпы и укреплены в них. Правда, по выделке большинство вкладышей значительно уступает дошедшим до нас от более ранних времен. В том же Ахета-тоне нашли небольшое количество кремневых орудий вроде скребков. Разнообразнее находки, сделанные в верхнеегипетском городе Гермуполе в слоях, относящихся к Новому царству. И здесь больше всего найдено вкладышей для серпов. Но в кварталах, где жила, по всей видимости, беднота, обнаружили также кремневые ножи. Наряду с более крупными и прочными, тщательно отделанными ножами в ходу были также маленькие ножички, изготовленные небрежно. На лезвиях этих ножичков остались следы от их употребления. На изображениях в гробнице верховного И сановника Тутмоса III Рехмира (Рих-ма-Рии) в Фивах работпики по-прежнему не только лощат камень и дерево каменными желваками, но и обивают камень, как молотами, булыжниками.
      И все-таки, несмотря на сохранение пережитков прошлого, Египет жил уже в новом веке. И новизна его состояла не только в том, что он был бронзовым, Во времена Нового царства впервые были применены или получили широкое распространение многие важные изобретения и производственные усовершенствования.
      Появилось существенное новшество в медном деле — ножные мехи, засвидетельствованные уже для времени Тутмоса III (изображены в гробнице Рехмира). В Старом и Среднем царствах плавильный горн разду вали ртом через длинные трубки. Не говоря уже о мучительности такого труда, он требовал, судя по изображениям, нескольких работников, тогда как для обслуживания горна теперь было достаточно двух работников с мехами под каждой ступней. Маленькие («ручные») горны, раздувавшиеся по-прежнему через трубки ртом, помещались тем не менее не на земле, а на высоких подставках.
      Закрытые формы медники-литейщики употребляли и прежде, но вряд ли такой величины, чтобы в них можно было отлить большие храмовые двери, как те, что изображены в гробнице Рехмира.
      Не позже середины XVIII династии появилось и важное нововведение в ткацком деле. Еще в Среднем царстве ткацкий станок был неизменно горизонтальным и обслуживался двумя или тремя работниками. Теперь появился вертикальный ткацкий станок, требовавший только одного работника, а при значительной ширине — двух. Усовершенствовано было также приготовление нитей для основы. Вместо прежней ручной прялки прядильщик мог теперь пользоваться одновременно двумя подвесными.
      Один мастер мог теперь при работе использовать несколько орудий труда, что было характерно не только для медного или прядильного ремесла. Сверлильщики бус при XVIII династии в отличие от своих предшественников употребляли при работе не одно, а два или три сверла одновременно.
      На изображениях того Бремени видно немало ремесленных орудий и приспособлений, незаметных на изображениях более раннего времени. Усовершенствовались и старые орудия. Так, наряду с топорами, привязанными к рукояти, появились топоры, надетые на нее.
      Существенные новшества наблюдались при XVIII династии и при изготовлении сельскохозяйственных орудий. Плуги с отвесными прямыми рукоятками и перемычками поперек них, еще редкие в Среднем царстве, получили теперь широкое распространение, в верхней части рукоятей они снабжались отверстиями для рук. Земляные комья размельчали при пахоте уже не одними мотыгами, но и молотами на длинных палках, хотя молотов в нашем смысле слова Египет до этого времени, по-видимому, вообще не знал (обходились желваками и колотушками). Появились даже какие-то усложненные мотыги. Льноводы пользовались наклонной гребнеобразной доской для отделения семян. В садоводстве поливка вручную из сосудов стала заменяться поливкой из колодцев при помощи «журавлей», которым суждено было в отдаленном будущем занять столь видное место в египетском полеводстве.
      Развилось и стеклоделие. От времени XVIII династии до нас дошло много стеклянных сосудов и бесчисленное количество мелких поделок из стекла. В столице солнцепоклонника Аменхотепа IV Ахетатоне были откопаны стеклодельные мастерские. Правда, стекло было непрозрачным или малопрозрачным, изготовляли его вручную, а не литьем и не выдуванием. Но это, впрочем, имело то преимущество, что позволяло легко изготовлять чрезвычайно нарядное пестрое слоеное стекло.
      Всюду в хозяйстве Египта было заметно новое, неизвестное нам в прежние времена, причем нередко речь идет о вещах весьма тонких. Для времени XIX династии засвидетельствовано литье из меди полых изображений. Глазурь при XVIII династии достигла прочности, не свойственной легко трескавшейся прежней. Применялись разные средства для окраски стекла. С помощью окиси железа придавали светло-алый оттенок поверхности золота. Образцы такого золота, найденные в гробнице фараона Тутанхамопа (колец XVIII династии), привели на первых порах в полное недоумение ученых-естествоиспытателей. При XVIII династии стали покрывать бесцветной смолой стенописи, деревянные и гопчарпые изделия, а черной смолой — дерево (прозрачпътй и черный лаки). В этой связи следует упомянуть, что и искусство бальзамирования — превращение трупов в нетленные мумии — достигло изумительного совершенства именно при XVIII и XIX династиях. Примером могут служить останки Тутмоса IV, родителей царицы Тэйе, фараонов XIX династии Сети I и Рамсеса П.
      Из перевозочных средств заметное распространение получили колесные повозки. Правда, колесницы-двуколки с конской упряжкой служили или военным нуждам, или для выездов знати, а грузы по-прежнему возили на санях, в которые запрягали быков. Однако уже Тутмос III перевез суда, построенные в Финикии, через Сирию на Евфрат на «колесницах», запряженных быками. При XX династии значительное количество повозок, запряженных быками, сопровождало людей, отправленных в каменоломни. Игрушечная ладья на четырех колесах была помещена еще в гробницу матери основателя XVIII династии Яхмоса I, царицы Яххотеп.
      Много нового наблюдалось и в скотоводстве. Лошадь была известна египтянам еще в период расцвета Среднего царства. Выше было отмечено, что конский костяк обнаружили в одной из тогдашних египетских крепостей в Эфиопии. Однако широкое распространение в Египте лошадь получила лишь при «властителях стран» (гиксосах). Колесницам отводили важную роль еще в военных действиях освободительной войны при фараоне Камосе. Небольшая и очень стройная лошадь не нашла себе применения в египетском хозяйстве. Тем не менее коневодство в Новом царстве получило широкое развитие; хотя лошадь ходила лишь в боевых и выездных колесницах, их было много и пользовались ими постоянно. Количество копей в стране неизменно пополнялось из добычи, взятой в победоносных войнах в Сирии-Палестине и на Евфрате, и из сиро-палестинской дани. Известно, что коневодству уделяли особое внимание Тутмос III и его сын Аменхотеп II.
      Много крупного рогатого скота и еще больше мелкого — овец и коз, а также немало ослов поступало в виде добычи или дани из той же Сирии-Палестины. Из Эфиопии шла дань быками, а ослов захватывали там и во время войн. Постоянный грабеж должен был привести к скоплению в Египте большого количества скота, и прежнее увлечение приручением степных копытных теряло теперь всякое хозяйственное значение. Во всяком случае, эти копытные (антилопы, газели, козероги) исчезают из перечней стад и не встречаются больше на изображениях, хотя их продолжали приносить в жертву, газелей держали как «комнатных» животных наряду с собаками, кошками и обезьянками.
      Древняя порода гривистых овец и баранов с развесистыми рогами, не дававшая шерсти, была окончательно вытеснена современной породой тонкорунных овец и баранов с подогнутыми рогами и богатой шерстью, Мотки какой-то шерсти дошли до нас от конца XVIII династии.
      Свинья была известна давно, но только со времени XVII—XVIII династий упоминаются и изображаются значительные стада свиней.
      Мало нового наблюдается лишь в птицеводстве. По-прежнему водяные птицы составляли его основу. Петуха изображали, но очень редко, Зато в самих летописях Тутмоса III упоминается о четырех птицах, должно быть, курах, которых доставили в виде дани из какой-то страны и которые — о диво! — «неслись ежедневно».
      Для количественного и качественного сравнения новоегипетского растениеводства с прежним имеющиеся данные недостаточны. Если бы мы лучше разбирались в египетских обозначениях растений и плодов, можно было бы, вероятно, найти множество новых видов растений в садах и огородах Нового царства. Источники второй его половины пестрят названиями полезных растений и плодов, до того неизвестными (в их числе такие, как чечевица, яблоки). С того времени, как корабли фараона-женщины Хатшепсут ходили в Южное Красноморье и привезли оттуда мирровые деревья, дававшие благовонную смолу, начались попытки акклима тизации их в Египте. В гробах фараона Тутанхамона были найдены васильки и другие цветы, цветущие в Египте весною (в марте — апреле), а также плоды, созревающие в то же время. Но там же оказался голубой лотос, цветущий в водах египетского Низовья во вторую половину года (с июля по ноябрь). На этом основании полагают, что садоводы Фив, где был похоронен юный фараон, умели выгонять цветы голубого лотоса раньше времени его обычного цветения.
      Количество источников сырья в Новом царстве возросло за счет ограбления соседних стран.
      Значительная часть меди поступала не из синайских рудников, а в виде добычи, дани или иных чужеземных поставок. Из одного своего сиро-палестинского похода Аменхотеп II привез не менее 45 500 кг меди. В мирное время медь доставляли далеко не одни сиро-палестинские данники, но и в виде полуобязательных даров присылал остров Кипр. Различали разные виды меди — черную, северо-восточных стран (счт — «Азии») и т. д.
      Золото расходовалось теперь с баснословной расточительностью. Основным источником были, конечно, не местные прииски в Восточной пустыне, а эфиопские. Существовало управление золотоносными «нагорьями» Эфиопии, и золото было едва ли не основной ее данью. Тем не менее огромное количество золота вывозилось во время походов из Сирии-Палестины. Так, из одного только похода Аменхотеп II привез его свыше 600 кг. Помимо военной добычи золото поступало из Сирии-Палестины еще в качестве дани. Однако сиро-палестинская дань золотом была при Тутмо-се III в десятки, если не в сотни раз меньше эфиопской. Зато Эфиопия не платила дань ни серебром, ни свинцом, ни медью, как это делала Сирия-Палестина; эти металлы также вывозили оттуда сами египтяне во время походов. Когда египетские войска подступали к границам царства Хатти, его царь послал в дар фараону серебро, которым была так богата Анатолия, Один северный царь (страны Иси) посылал в те времена в Египет вместе с медью также свинец. О редкости в тогдашнем Египте железа и своеобразном отношении к нему было сказано выше. Ниже, когда пойдет речь о меновых отношениях в Египте, будет сказано о любопытном обращении египтян с золотом.
      Несмотря на то что добыча бирюзы на Синайском полуострове шла своим чередом, ее захватывали и в Сирии-Палестине во время войн. Оттуда же в виде добычи и дани поступал лазоревый камень, который в дар фараону посылали также государства Двуречья и еще страна Иси. Полудрагоценные камни поставляла Египту также Эфиопия.
      В Ливане фараоны рубили строевой лес. Финикия обязана была снабжать им при Тутмосе III места причала египетских судов на ее побережье. Известно, впрочем, что при том же царе использовали для строительства кораблей эфиопский лес. Разные породы ценного дерева вывозились из Сирии-Палестины и как добыча, и как дань. Эфиопия поставляла черное дерево, которое поступало еще и из Южного Красноморья. При Аменхотепе II египетское войско забрало в Эфиопии столько черного дерева, что для его доставки потребовалась тысяча человек. Сотни людей понадобились в тот раз и для доставки слоновой кости. Последняя была вообще одним из важных видов эфиопской дани, но она поступала также с севера (из страны Иси).
      Не приходится и говорить о том, сколько зерна и иных припасов забирали на месте или получали в виде дани, особенно из Сирии-Палестины, но также из Эфиопии.
      Было бы, однако, несправедливо рассматривать все новые источники сырья лишь как результат грабежа соседних стран — стали широко использовать и местные источники, до того слабо разрабатываемые. Если начатки строительства из песчаника — вместо исконного известняка — восходили к XI династии, верхнеегипетской по происхождению, то сооружение из песчаника южноегипетских каменоломен громадных храмов XVIII династии в Фивах, особенно при Тутмосе III и Аменхотепе III, вошло уже в повседневный строительный обиход. Этот почин нашел отклики в Низовье, где стали ломать для памятников бурый песчаник из «Красной Горы» (ныне Гебель эль-Ахмар, около Каира). Если в прежние времена добыча твердого камня (красного и черного гранита) на самом юге страны сводилась больше к собиранию свободно лежавших глыб, то более совершенные орудия труда нового времени позволили выламывать этот камень в большем объеме.
      Природные богатства самого Египта и беззастенчивый захват сырья у соседей ограничивали потребность во внешней торговле. Клинописная переписка фараонов Аменхотепов III и IV, частично откопанная в столице последнего Эль-Амарне, почти не касается торговли в точном смысле этого слова, хотя оба царя переписывались не только с подвластными сиро-палестинскими властителями, но и с правителями самостоятельных крупных держав. Обмен подарками между этими царями и фараонами, хотя и напоминал торговлю, все-таки ею не был. Тутмос III получал дары от царей Вавилонии, Хатти, Митанни и Ассирии и страны Иси, Аменхотеп II — от царей трех первых царств, когда египетские войска оказыва лись поблизости от их границ, и нет никаких известий о возможных ответных дарах с египетской стороны. В конце XVIII династии, когда Аменхотепы III и IV, бесспорно, посылали ответные дары, египтяне часто извлекали из такого «обмена» более чем сомнительную выгоду. Иные «великие» цари под любыми предлогами клянчили у египетского «брата» золото, которого-де у того было что пыли, а тот своим золотом подчинял их своей воле. То, что державные «братья» сами посылали фараону, явно не окупало его расходов, и он подчас сдерживал поток своих даров, к великому раздражению получателей.
      В сиро-палестинских владениях при Аменхотепах III и IV был полнейший беспорядок, и местные властители вместе с представителями египетской власти грабили купцов самого вавилонского царя. Примечательно, что этот последний, жалуясь фараону, пугал его затруднительностью передвижения по Сирии-Палестине в таких условиях; с вавилонской стороны — для купцов, с египетской — для послов. О египетских купцах вавилонянин не проронил ни слова, да и о том, что вавилонские купцы направлялись в Египет, а не только в Сирию-Палестину, в письме ничего не сказано. И в самом деле, какие могли быть оживленные торговые сношения между Египтом и Вавилонией, когда в Египте в ту пору золото ценилось немногим больше серебра, а в Вавилонии было во много раз дороже его?
      Знаменитое плавание судов и воинов фараона-женщины Хатшепсут в Южное Красноморье (Пунт) было скорее грабительским, чем торговым, предприятием. Правда, посол египетский привез в дар местной богине, отождествленной египтянами со своей Хатхор, сосуды с жертвенными припасами и «всякие добрые вещи» из дворца: кольца, оплечья, ожерелья, секиру, кинжал, зато египетские корабли при отправлении в обратный путь были до отказа нагружены «чудесами» чужеземной страны. Ограбление края сопровождалось установлением над ним египетского главенства, и местные вожди отбыли с египтянами в их столицу на поклон женщине-фараону. Впрочем, и сами египтяне считали красноморские «чудеса» данью и именовали так поставки, шедшие оттуда и впоследствии. Только раз при Тутмосе III говорится в связи с Южным Красноморьем и крайним югом «земли» о поступлении к царю всяких благ в порядке купли-продажи (надпись Тутмоса III из Гебель-Баркала).
      Мелочную торговлю, завязавшуюся у причала с приплывавшими в Египет данниками, трудно пазвать международной. На изображении в одной из тогдашпих гробниц торговцы сидят поодиночке на скамейках за столиками с товаром, под скромным навесом, с подвешенными вещами, иногда с весами в руках. При сходе на берег сиро-палестинских данников торговцы предлагают приезжим обувь, одежду, съестные припасы. Более внушительно выглядят постройки, откопанные в столице Аменхотепа IV и принимаемые на основании остатков заморской посуды за подворье микенских купцов. Но за все Новое царство не известно ни одного сколько-нибудь видного египетского купца, который па правах частного лица вел бы торговлю с заграницей.
      Некоторое оживление внешней торговли наблюдалось как будто бы во второй половине Нового царства. В школьной прописи времени XIX династии говорится о сановном богаче, хозяине судна, совершающем рейсы в Сирию-Палестину за «всякой доброй вещью». В другой школьной прописи того же времени в числе необходимого египетскому двору перечислены вавилонские жеребцы, быки царства Хатти, кипрские коровы, масло царства Хатти и Междуречья, какие-то жидкие вещества, вавилонское и кипрские. Если их приобретали путем неопосредствованного обмена, это свидетельствует о далеко простершихся торговых связях. Из третьей прописи мы узнаем, что египтяне пользовались копьями царства Хатти.
      Высокому по тому времени уровню производственного развития Египта не мог не соответствовать относительно высокий уровень развития точных и естественнонаучных знаний. О достижениях египетских точных наук к началу Нового царства нам довелось говорить в главе о Среднем царстве. Новому царству принадлежит изложение, полунаучное-полубаснословное, того положения, что созвездия находятся на небе и днем, но они остаются невидимыми при свете солнца. В отношении измерения времени новоегипетская паука достигла значительных успехов. Только с XVIII династии в Египте засвидетельствованы водяные часы (приборы для определения времени по звездам были известны и раньше). Что касается солнечных часов, то в Палестине были найдены нашейные солнечные часы, датируемые концом XIX династии, оброненные, возможно, египетским воином или посланцем. От начала правления той же династии сохранилось известие об особых теневых часах.
      Примечательна любознательность тогдашних египтян по отношению к иноземной природе. В походы, видимо, брали художников. Изображая плавание судов Хатшепсут в Южное Красноморье, воспроизвели и разные виды красноморских рыб, морскую черепаху, морского рака, каракатицу. Тутмос III велел изобразить в одном из помещений государственного храма в Фивах множество растений (целый ботанический атлас!) и ряд зверей и птиц, встреченных им во время похода в Сирию-Палестину. К царствованию того же фараона надо приурочить любопытпое изображение диковинного зверя-носорога с подробным указанием его обмеров (в храме города Гермонтиса).
      Особенно хорошо осведомлены мы о врачебной науке, так как от времени XVIII династии до нас дошло полностью или частично несколько подробных лечебников. Самый обстоятельный из них (папирус Эберс), представляющий собой смесь вздорных и колдовских советов с вполне толковыми, написан на свитке длиной 20 м. От начала правления XVIII династии до нас дошла — к несчастью, не полностью — замечательная рукопись (папирус Э. Смит), посвященная лечению ран, травматических повреждений, в частности черепа, и заболеваний внутренних полостей носа. Общий строй изложения поразительно научен и последователен, некоторые описания повреждений необыкновенно точны. Правда, сами лечебники были, наверное, много старше дошедших до нас списков.
      Стоит, пожалуй, отметить разнообразие музыкальных инструментов, характерное уже для времени XVIII династии. К давним арфе, длинной и короткой дудке, трещоткам и погремушкам прибавились гусли, заимствованные у ханаанеян, лютня, двойная дудка, воинская труба, барабан, бубны. Арфы и гусли делались иногда огромных размеров.
      Рабовладение достигло в Новом царстве распространения дотоле невиданного. Рабовладельческие отношения проникли едва ли не во все слои египетского общества. Слова «бак» или «бака» сохранили свое значение и по-прежнему употреблялись для обозначения раба и рабыни. Но со времени XVIII династии его стало вытеснять слово «хам», обозначавшее прежде слугу, зависимого человека, а теперь ставшее наиболее распространенным обозначением раба. То же произошло и со словами «бака» и «хама», обозначавшими раньше служанку, зависимую египтянку, а теперь получившими значение «рабыня». Наплыв пленных в хозяйство страны был, видимо, настолько велик, что прежние названия зависимых работников наполнились новым содержанием, они стали обозначать рабов.
      Рабами сплошь и рядом владели люди со скромным общественным положением: пастух и ремесленник, садовник и привратник, корабельщик и торговец, возница и воин, сын воина, слуга, певец, рядовые жрецы, мелкие должностные лица, простые горожане, безвестный иноземец. В указе второго царя XIX династии Сети I (надпись в Наури) об ограждении эфиопских владений храма Осириса в городе Абидосе от разного рода государственных повинностей и от посягательств со стороны должностных лиц возбранялось, между прочим, претендовать на храмовую рабочую силу, забирать работников в другой округ для отбывания там пахотной, жатвенной или иной повинности. Ослушнику грозило жестокое избиение, и он должен был отработать храму каждый день, проведенный у него храмовым человеком. Запрет распространялся на жен и рабов работников храма. Кто же из храмовых работников мог иметь рабов? «Блюстители пашен, доверенные, пчеловоды, землепашцы, садовники, виноградари, [команды (?)] грузовых судов, [доставщики(?)] грузов, торговцы с чужеземными странами, золотоискатели, промыватели золота, судостроители, всякий, кто выполняет свое дело» для храма. Вслед за тем запрещение распространялось на храмовых пастухов, их жеп и рабов. Не правда ли, представительный перечень возможпых рабовладельцев? В него попали едва ли не все работники храмового хозяйства! Запрет посягать на жрецов и храмовых служащих, их жен и рабов изложен особо.
      Но рабовладельцами были сплошь и рядом простые смертные. Они часто владели несколькими и даже многими рабами. В конце XVIII династии один пастух имел по меньшей мере раба и двух рабынь, привратник — не менее трех невольниц. В гробнице второстепенного жреца второй половины Нового царства было изображено семь рабынь с детьми, а у другого, тоже не высокопоставленного,— девять рабов, мужчин и женщин. В начале XVIII династии Яхмос, сын корабельного воина, сам долгие годы служивший воином на кораблях и лишь впоследствии ставший начальником команды гребцов, владел девятью рабами и десятью рабынями, из которых все или почти все были получены им до того, как он стал начальником. При XIX династии, согласно школьному поучению (папирус Анастаси III), мальчишку, принятого лишь ради деда с материнской стороны в обучение на колесничного бойца, сопровождало пять рабов, из которых, правда, ему оставили там только двух.
      А как рьяно и упорно такие люди, стоящие на низших ступенях общественной лестницы, добивались рабов! Еще на заре Нового царства войско царя Камоса вело себя «подобно львам», захватывая добычу, в первую очередь рабов, и делило ее «с радостным сердцем». В начале XVIII династии раздача пленных была главным средством поощрения воинов. Не только упомянутый корабельный воин Яхмос получил так своих рабов, некоторых из них взяв в плен собственноручно, и пахотную землю, таким же образом была награждена вся команда гребцов. С упрочением своей власти фараоны XVIII династии стали, видимо, скупее на раздачу пленников. Такой заслуженный воин Тутмоса III, как Аменемхеб, получил за все время своей походной жизни только раба и рабыню. В гражданскую войну в самом Египте при XX династии, когда разоряли один из среднеегипетских городов, воин-эфиоп поторопился захватить себе раба, которого, впрочем, потом продал.
      Страсть к добыванию рабов охватывала не только воинов. При XIX династии одной горожанке, по имени Иритнеферт (Эра-нафра), жене должностного лица, так приглянулась девочка-ханаанеянка у торговца, что, не имея нужных средств дома, она обежала полдюжины знакомых и заняла у них всякой всячины для обмена на рабыню (Каирский папирус 65739). Стоило в конце XX династии жене сановника разжиться краденным на кладбище имуществом, как она уже обменяла его на рабов. При XVIII династии покупали даже «дни» чужих невольниц. Какой-нибудь пастух или сын воина сам приходил и предлагал нанять у них рабынь. Спрос же на рабские «дни» был, по-видимому, немалый. Пастух Небмехит (Ниб-махэ) нанимал рабынь в течение ряда лет; сохранилось пять записей сделок, в которых он выступает нанимателем. Неудивительно поэтому, что другой пастух, сдававший внаем своих невольниц, держал раба и двух рабынь,, хотя, по собственным словам, нуждался даже в одежде.
      Рабы мелких рабовладельцев часто переходили из рук в руки — возможно, из-за недостатка средств. В 27-м году царствования Аменхотепа III две рабыни принадлежали упомянутому выше пастуху Небмехиту, в 33-м году ими владели уже горожанка и ее брат, мелкий жрец, а лет через восемь рабыню, одноименную с одной из них, отдал внаем, притом тому же лицу, что и прежние владельцы, сын воина. В те же годы за рабыню дали однажды двух коров, оцененных вместе в 16 «денег», и двух, телят, оцененных вместе в 12 «денег» — итого четыре головы скота стоимостью 28 «денег», или 210 г серебра [«деньга» (шн'тй) равнялась примерно 7,5 г] ( Примерно такова же была цена на рабынь и в Передней Азии во II тысячелетии до н. э.). Определяя стоимость рабыни, следует учесть, что тогда же и там же корову можно было купить и за 6 «денег», 1 сату пахотной земли («сата» — свыше 2700 кв. м) — за 2 «деньги», козу — за 0,5 «деньги». Цена «дня» рабыни была поразительно высока— 1 или 2 «деньги». Поэтому, вполне естественно, что сроки найма в уцелевших записях о сделках обычно коротки: от двух до шести «дней», однажды десять, другой. раз, возможно, семнадцать. Покупка рабыни, упомянутая выше, происходила в несколько необычных условиях. Продавец, пастух, предстал перед покупателем, сотоварищем по ремеслу, связанный, в сопровождении каких-то лиц, которые, вероятно, требовали от него скот, и поэтому ему надо было спешно во что бы то ни стало его приобрести. Во всяком случае, цены на рабов во второй половине Нового царства бывали значительно выше. При XIX династии за девочку-ханаанеянку торговцу дали вещей на 373 г серебра, в конце XX династии за одного раба было заплачено серебром, медью, зерном и одеждой общей стоимостью более чем на 360 г серебра. Впрочем, в конце той же, XX династии раба купили однажды всего за 182 г серебра. Надо, однако, иметь в виду, что отношение по стоимости между серебром, медью и зерном сильно менялось в течение второй половины Нового царства.
      Несомненно, мелкие рабовладельцы использовали своих невольников и невольниц не только для личных услуг, но и как непосредственных производителей. Погоню за рабами, покупку рабов, несмотря на их дороговизну, приобретение дорогостоящих «дней» рабынь трудно объяснить, иначе как настоятельной потребностью в рабском труде в небольших хозяйствах. Когда основатель Нового царства фараон Яхмос I награждал-своего тезку, корабельного воина Яхмоса, за участие в гражданской войне, он каждый раз добавлял к рабам наделы пахотной земли. В первый раз он дал пять «голов» и — по числу их? — 5 сат, во второй раз — три «головы» и те же 5 сат. В первом случае такую награду получила и вся команда гребцов.
      В богатых и просто состоятельных домах рабов использовали, конечно, и для удовлетворения всякого рода прихотей. Пятеро рабов, отправленных с будущим колесничным воином, внуком относительно влиятельного лица, к месту обучения, должны были ухаживать за подростком и, может быть, и его конями. Во всяком случае, трех рабов отослали обратно за полной ненадобностью. Богач был окружен рабами и рабынями.. Эфиопские скороходы бежали перед его колесницей.
      Случалось, что в частных домах к рабам относились по-патриархальному, так что рабы как бы входили в состав домочадцев. На заупокойной плите привратника Тутмоса (конец XVIII династии) три рабыни изображены в таких же длинных платьях и с такими же пышными наклад-ными волосами, что и сестры хозяйки. И точь-в-точь как те, одна из рабынь держит у носа благоуханный цветок. В нарядных платьях были изображены рабыни и на стенах гробниц второй половины Нового царства в Фивах — у второстепенного жреца Аменемхеба, и у управляющего хозяйством небольшого поминального храма Ра, а в Мемфисе — у стража тамошнего казнохранилища Мрии. Во всех трех случаях рабыни исполняют обязанности плакальщиц по умершему хозяину, а одна (у жреца) исполняет похоронный обряд разбития горшка. На заупокойной плите придворного сановника XVIII династии Упуаутмеса (Уп-уау-маси) поминальную жертву покойному приносят вместо сына два раба. В гробнице упомянутого управляющего храма Ра заупокойную службу по нем правят, кадят и исполняют обряды его рабы — «(жрец-) заклинатель своего владыки (т. е. владельца)» и «носитель кадильницы (и) двух ларцов своего владыки» — оба, как заправские жрецы, в барсовых шкурах! А у стража казнохранилища два раба несут ларцы и барсовую шкуру и каждый назван «(жрецом-)заклинателем». При XVIII династии один раб даже соорудил своему хозяину Иуни (Анайе) представительную заупокойную плиту (Британский музей, № 308). От рабов дошли до нас так называемые «ответчики» — заупокойные статуэтки («куколки»), обязанные откликаться на том свете, когда призовут исполнять повинности, и работать за умершего. В надписи, нанесенной на фигурке такого «ответчика», раб отождествлялся с самим богом мертвых Осирисом как полноправный покойник. Царский брадобрей Сабастет (Си-Убисти) на 27-м году царствования Тутмоса III даже породнился со своим рабом, которого «добыл мышцею своею», сопровождая царя, видимо, в походе. Брадобрей отдал в жены рабу дочь своей сестры с обязательством отрабатывать повинности за эту последнюю. Он сделал это самым законным и торжественным образом, в присутствии придворных чиновников, мало того, увековечил событие на плите из черного камня со своим выпуклым изваянием (Луврский музей).
      Мы видели, что такие рабы разделяли верования своих господ. В большинстве случаев известные нам рабы носили египетские имена. Хозяева охотно давали иноземным рабам египетские имена, нередко в честь египетских богов.
      Конечно, наряду с патриархальными наблюдались и иные отношения между хозяевами и рабами. Сановник середины XVIII династии по имени Аменемхет хвалился, что тайком от отца не познал рабыни его дома. Такого рода вещи были, очевидно, обычным явлением. В сказке второй половины Нового царства Кривда, беззаконно овладев имуществом Правды, может спокойно положиться на двух ее рабов в том, что те не ослушаются и не бросят своего бывшего хозяина в пустыне на съедение львам.
      Больших масштабов рабовладение достигло в государственном, царском и храмовом хозяйствах. Здесь основным источником рабской силы были победоносные войны и дань людьми с покоренных стран.
      Какое огромное количество пленных угонялось в Египет, показывает надпись Аменхотепа II, найденная подле древнего Мемфиса. Из одного только похода в Сирию-Палестину царь привел свыше 100 тыс. пленных: 217 царьков, 179 братьев царьков, 3600 апиру (хапиру), 15 200 шас (палестинских кочевников), 36 300 хури (сирийцев), 15 070 нухашше (жителей Нухашше) и 30 652 члена их семей — всего 101218 человек. Итог надо, видимо, несколько уменьшить, так как в самой надписи указано 89 600, а одно слагаемое, именно 30 652, написано очень странно, частично, к тому же цифры были повреждены впоследствии и в древности же восстановлены. Правда, прочие известные нам цифры количества пленных много меньше приведенных в надписи Аменхотепа II, они не превышают 3000, а то и 1000 и даже нескольких сотен человек. Аменхотеп I из другого своего похода в Сирию-Палестину привел оттуда только 2015 пленных. Но походы завоевательные, оборонительные, карательные были постоянным явлением, и поэтому приток пленных не мог не быть значительным. Правда, часть их вливалась в состав трудового египетского населения.
      Другим существенным источником рабской силы была дапь с покоренных народов, которую как в первую, так и во вторую половину Нового царства платили людьми. Судя по тому, что осталось от списков дани, полученной Тутмосом III, мужчины и женщины были неотъемлемой частью сиро-палестииской и эфиопской дани. Количество людей, поступавших за год в виде дани из Сирии-Палестипы, составляло чаще всего несколько сотен человек (наибольшее сохранившееся число — 700 с лишним). Численность людей, доставлявшихся за год в том же порядке из южной части Эфиопии, была значительно меньше, не превышала ста с лишним человек (наибольшее сохранившееся число — 134). Северная часть же Эфиопии посылала в год от 10 до 30 человек (наибольшее сохранившееся число — 34).
      Пленных гнали толпами, связанными веревками за шеи, с руками, зажатыми в деревянные скобы или скрученными самым мучительным способом. Во вторую половину Нового царства, а может быть, и раньше пленных клеймили, как скот, калеными печатями с царским именем. С людьми, которых поставляли в виде дани, сами поставщики обходились как с пленниками: взрослых мужчин доставляли скованными.
      Значительная часть пленпых поступала в храмы, преимущественно Амона, главного бога, покровителя и защитника египетской державы и египетского войска. Привод пленных для заполнения ими его служб — общее место в тогдашних надписях. По-видимому, за короткий промежуток времени после своего первого похода в Сирию-Палестину Тутмос III пожертвовал Амону 1588 сиро-палестинских пленных и еще какое-то количество эфиопов. Второй царь XX династии Рамсес III отдал Амону 2607 сиро-палестинских и эфиопских пленных, а храму Птаха — 205.
      Многие иноземцы становились храмовыми рабами в полном смысле этого слова. Чаще всего их использовали в храмовых заведениях, где приготовлялись жертвы. Так как жертвоприношения бывали весьма богатыми и совершались постоянно, такие заведения — они же и места хранения — могли быть очень крупными. Поскольку приготовлявшееся здесь должно было быть особенно изысканным, сюда набирали «отборнейших» из иноземных невольников, в частности детей сиро-палестинских властителей. В середине XVIII династии пленных было полно также и в ткацких мастерских Амона, где ткали разные виды полотна — от плотного до тончайшего. Подневольным ткачам выдавали на год вперед умагцение и одежду, что предполагает наличие у каждого из них жилища или по меньшей мере обособленного помещения. К рабам в точном смысле этого слова можно причислить и тех пленных, которые при XVIII династии использовались в храме Амона для изготовления кирпича-сырца и на строительстве. Для времени XIX династии засвидетельствованы как будто бы храмовые корабельные рабы (Лейденский папирус I.350, обратная сторона). Каждый из рабов получал столько же хлебцев, сколько и корабельщики и прочие нерабы. Однако неизвестно, были ли эти невольники иноземцами.
      Мы хуже осведомлены об использовании ипоземных рабов в государственном и царском хозяйствах. В места назначения «новые» эфиопы поступали целыми толпами, задавая дополнительную работу государственным пекарням и писцам, рассчитывавшим зерно, тесто и припек (раб-эфиоп получал в день один «большой» хлеб). Мы знаем, что при XIX династии иноземцы должны были таскать камни, но были ли эти люди рабами, нам неизвестно. Во вторую половину Нового царства рабыни состояли даже при отрядах ремесленников, трудившихся на столичном кладбище, и получали зерновое довольствие на месяц вперед, как и сами ремесленники, но этническая принадлежность этих рабынь опять-таки неизвестна. При дворе XIX династии восточноанатолийский сорт пива варили, как знатоки этого дела, восточноанатолийские рабы.
      Велико было, во всяком случае, и использование при дворе рабов-иноземцев в качестве слуг. Во времена XIX династии киликийские (?) юноши, которых в большом количестве доставляли ко двору, служили не только пивоварами, но и кравчими; умытые, умащенные, приодетые, представали они пред очи царя. Отборные молодые сирийцы и эфиопы в белой обуви и тоже принаряженные служили царскими опахалоносцами. На одном изображении конца XVIII династии, возможно из гробницы будущего фараона Хоремхеба, представлены эфиопы, сидящие на земле, которых переписывает египетский писец. Их тоже доставили для службы опахалоносцами.
      Мы не знаем, как жилось при дворе тем «добрым» юношам, о которых только что шла речь, но участь их собратьев, занятых на тяжелых работах, должна была быть ужасной. Мы уже говорили о том, что иноземцев при XIX династии заставляли таскать камни. На изображении времени Тутмоса III показано, как пленные изготовляют кирпич и кладут стены в службах храма Амона под надзором падсмотрщиков, вооруженных палками. Вещественным доказательством зверского обращения с подневольной рабочей силой может служить находка, сделанная подле красивейшего поминального храма фараона-женщины Хатшепсут — тяжелое кнутовище, надписанное именем корабельщика самого зодчего этого храма временщика Сененмута. От постоянного употребления оно внизу вылощилось и почернело. Некогда это был бич о двух широких ременных хвостах. Им, надо полагать, корабельщик подгонял подчиненных, когда те тащили к храму привезенный ими камень (как такими бичами подгоняли гребцов на судах, показано на тогдашних изображениях). Чего стоили мирные походы в каменоломни, можно судить по тому, что за один такой поход (в Вади-Хаммамат) при третьем представителе XX династии Рамсесе IV из 8000 с лишним участников — в их числе было не менее 800 иноплеменных работников — умерло 900.
      Но далеко не все пленные использовались как рабы. Руководитель воинского учета и набора при Аменхотепе III, знаменитый Аменхотеп, сын Хани, заявлял в своем жизнеописании: «Я пополнял подданных лучшими из добычи, взятой его величеством на бранном поле». Пленные-шердани при третьем царе XIX династии Рамсесе II стали царскими телохранителями и верно бились затем на стороне египтян. При XVIII династии имелись укрепленные места, населенные пленными ханаанеянами и эфиопами. При XX династии пленные ливийцы с женами и детьми, хотя и поголовно клейменные, были поселены в крепости под начальством своих же племенных или родовых старшин. Скот у пленников был, правда, отобран, но они, как настоящие воины, получали из казнохранилища содержание. Эфиопы, присланные в середине XVIII династии в качестве-дани, предназначались в «провожатые».
      Многих иноземцев использовали как земледельцев. Тутмос III после первого похода отдал часть своих сиро-палестинских пленных храму Амо-на в «надельные (землепашцы) обрабатывать наделы, производить зерно, наполнять житницу (владения, предназначенного для) жертв богу». Слова, переведенные здесь как «надел» ('хт) и «надельные» ('хвтйв), обозначали: первое — участок выделенной пахотной земли, второе — землепашцев, которым такой участок предоставляли для обработки без закрепления его за ними и их за ним. Аменхотеп III отдал пахотную землю и землепашцев из числа пленных своему поминальному храму в Мемфисе. Поминальный храм этого царя в Фивах окружали деревни, населенные пленными ханаанеянами. От времени XIX династии сохранилось письмо о храмовом землепашце из сирийцев. Отвечая на запрос жреца храма Тотэ (Дхаути) Рамоса (Риа-маси), писец Бакенамон (Бак-н-Амана) сообщает, что, по наведенным справкам, сириец был взят из «судового груза», доставленного начальником крепости, и отдан в землепашцы храма под начальство данного жреца такого-то числа. Следуют имя раба, имена его отца и матери, название его родной области. Жрец добивался освобождения от обложения зерном за четырех землепашцев: за двух мужчин и одного юношу, взятых на военную службу, и, очевидно, еще за отсутствующего сирийца, который в податном отиошении приравнивался к египетским землепашцам храма. Для египтян-землепашцев отличительной чертой была работа на отдельном участке пахотной земли. И у нас нет никаких причин противопоставлять работу землепашцев из иноземцев работе прочих землепашцев. Если землепашца-сирийца удерживало у себя лицо, которое приняло его для доставки в храм, то незаконно захватывали-и обыкновенного землепашца, уже работавшего на своем земельном участке. В правовом отношении сириец-землепашец был рабом, но в этом нет ничего исключительного. В поземельной книге времени XX династии (папирус Вильбур) в числе землепашцев и других держателей земельных наделов значится свыше десятка рабов.
      Каково было положение пастухов из иноземцев, остается пока неясным.
      Итак, часть иноземных рабов по своему положению непосредственно смыкалась с низами египетского населения, вливалась в его состав. О положении основной массы египетского населения, о том, как жилось египтянам, непосредственно занятым производительным трудом, для Нового царства мы осведомлены значительно лучше, чем для всех предшествовавших ему эпох.
      «Дитя народа» резко противопоставлялось человеку сановному. Сановник был защищен от любой принудительной работы, народ постоянно учитывали и переучитывали на предмет обложения всяческими тяготами. Подучетное, подлежащее «смотру» население при XVIII династии, согласно надписи в гробнице Чинени в Фивах, делилось на воинов, жрецов, «слуг царя» и «всевозможных мастеров». Сходное деление существовало и при XIX династии: пешее и конное войско, храмы, народ, «парни мест» (папирус Анастаси IV). Цель «смотров», которым неизменно подлежал народ, заключалась не в одной только переписи — таковой при XVIII династии подвергались вместе с людьми скот и птица — но и в назначении на ту или иную работу. «Делают смотр всякому народу, берут (из н)их лучших. Отдают мужчину в воины, парня — в повобранцы. Мальчик — растят его, чтобы взять его из объятий матери его. (Когда) он достигнет (возраста), чтобы быть человеком, его кости сломаны (вследствие побоев)» (папирус Анастаси V и Саллье VIII). Но так забирали не только в войско. «Выходит ребенок из утробы своей матери — он (уже) простирается перед начальником. Мальчик — провожатый (т. е. прислужник) у воина, парень — новобранец, старик отдан в землепашцы, мужчина — в воины, хромой — в привратники, слепой — в откормщики быков» (папирус Анастаси II). «Смотр» ремесленного люда выливался в учет всех «знающих мастерство», «знающих, (как пользоваться мастерски) своими руками» (Лейденский папирус 348). Об одном «смотре» ткачих в конце XIX династии известно, что он сопровождался перераспределением их между государственными учреждениями (папирус Анастаси VI).
      Приведенные слова одного из школьных поучепий времени XIX династии «старик отдан в землепашцы» находят себе подтверждение в письме того же времени, толкующем о «старике из воинов», отдапном в землепашцы. Землепашца «определяли» на поле так же, как, скажем, камне-сечца на его работу. Отдачу в землепашцы храма после избиения или изувечения любого должностного лица, покусившегося на храмовую землю или храмовой скот или не внявшего жалобе храмового человека, предписывал указ начала XIX династии. В другом месте указа было еще добавлено, что жена и дети виновного должны быть отданы в услужение домоправителю храма, т. е. управляющему его хозяйством. По тому же указу Сети I всякий, оторвавший храмового работника, в том числе землепашца, от его прямого дела ради государственных работ, подлежал избиению и отдаче в храм для отработки там каждого дня, проведенного у него храмовым человеком. О двух землепашцах конца XIX династии мы знаем, что их жен как подневольных работниц старались переманить друг у друга государственные учреждения. Из того же письма мы узнаем, что отобранный у учреждения землепашец обрабатывал землю на новом месте, а его старые пашни оставались невозделанными. Если от ремесленников Нового царства осталось множество собственных памятников, то памятников от землепашцев почти не осталось, так же как и от рабов. И причиной тому, конечно, не отдаленность их места жительства от мастерских, в которых такие памятники изготовлялись: у иного землепашца дом был в самой столице. Большинство известных поименно землепашцев имели наделы на царских или храмовых землях и подчинялись начальникам, т. е. находились у них под «палкой», но известны также землепашцы частных лиц.
      Но если египтяне-землепашцы и были «слугами царя», а по словоупотреблению Нового царства — «рабами царя» [поскольку слово «хам» («слуга, работник») приобрело значение «раб»], то невольниками они все-таки не были. Мы видели, что при XIX династии храмовые землепашцы сами могли иметь рабов. Согласно другой надписи того же времени, в храмовом хозяйстве, полном «челяди», богатом пашнями и скотом, люди, названные «рабами» мастерских, приготовляющих жертвенные приношения, были военной добычей фараона. Да и школьные поучения времен XIX— XX династий, рассказывая о тяжелой участи землепашца, выступают ведь против добровольного предпочтения учеником занятия писца и тем самым показывают, что имеют в виду землепашца, который отнюдь не является рабом.
      Судя по этим поучениям, землепашец возделывал свой земельный уча сток, жил своим домом с женой и детьми. Он сам изготовлял свое песлож-ное рабочее снаряжение: днем резал деревянные части земледельческих орудий, ночью вил веревки. Этим он занимался, пока пашня была затоплена разливом. Когда же вода уходила, землепашец шел раздобывать упряжку рогатого скота для пахоты, но иногда проходило много дней, прежде чем землепашцу удавалось получить от пастуха такую упряжку. Все поучения сходятся на том, что упряжка, на которой работал землепашец, не его: он должен был вымаливать ее у пастуха, неотступно преследуя его изо дня в депь, арендуя ее за медь(?) или одежду, а в случае пропажи отвечал перед пастухом и заведующим быками и был обязан вернуть двух коров. И если землепашец бесхозяйственно высевал зерно, за которое ему, очевидно, надлежало быть в ответе (дословно «ячмень от ответа»), он не получал взамен другого зерна. Из деловых бумаг того времени можно видеть, что даже иной зажиточный землепашец снабжался посевным зерном. Но вернемся к землепашцу поучений. После всего сказанного о нем пас не удивит, что и урожай не совсем принадлежал ему. Землепашец заранее знал, сколько зерна он обязан представить. Урожай подлежал описи, и если почему-либо сдавать было нечего, то следовала дикая расправа. С писцом-учетчиком прибывали привратники и эфиопы, вооруженные прутьями и палками, и беспощадно избивали землепашца. Связанного, его бросали вниз головой в колодец. Жену и детей заключали в узы. Ничто при этом во внимание не принималось. Соседи не приходили на выручку, а, узнав о начавшейся расправе, спасались бегством. Последнее замечание не лишено значения, поскольку опять-таки показывает, как слабо землепашец был связан со своим участком.
      О бегстве землепашцев сообщает и письмо конца XIX династии (Бо-лонский папирус 1094). Стоило начальнику конюшни поколотить их (угодья, по-видимому, предназначались для содержания дворцовой конюшни) , как землепашцы бросили на произвол судьбы свои участки и бежали. Вспомним также, как, согласно письму того же времени, землепашца насильственно перевели на другой участок и он вынужден был работать на новом месте, а его участок остался невозделанным. Насколько слабо было закреплено за местами подневольное население вообще, хорошо видно из повторных царских сообщений в начале XX династии о возврате храмам таких людей, до того рассеянных по чужим хозяйствам. Хотя свои участки землепашцы, случалось, передавали по наследству, они были в подлинном смысле слова «не крепки земле».
      Все это, конечно, нисколько пе исключает того, что в Новом царстве были землепашцы, которые имели свой тягловый скот. В сказке о двух братьях зажиточный поселянин исключительно занимается землепашеством, и в работниках у него только младший брат. Вполне вероятно, что этот поселянин, хотя он и не назван в сказке землепашцем, сошел бы за такового, если бы поле, которое он обрабатывал, не принадлежало ему. В таком случае в его лице мы имели бы землепашца, владевшего несколькими головами крупного рогатого скота, за которыми ходил все тот же младший брат, который помогал пахать и изготовлял одежду. Разумеется, перед нами всего лишь землепашец из сказки, но он, вероятно, имел свои аналогии в действительности. Скотоводы часто владели неболь-шими земельными участками, что засвидетельствовано купчей конца XVIII династии. По ней, пекий пастух приобретает за корову 3 саты па-хотной земли. В другой раз тот же пастух меняет двух коров и двух телят на рабыню (нанимал он и рабов). Из поземельной книги XX династии-следует, что земельными наделами очень часто владели скотоводы — обычно пастухи, но также откормщики скота, заведующий хлевом. Согласно той же поземельной книге, некоторые держатели наделов засевали; их своим зерном.
      Надо, впрочем, иметь в виду, что землепашцами называли иногда людей, ничего общего не имевших с убогим землепашцем школьных поучений. В упомянутой выше поземельной книге землепашцами в большинстве случаев именуются, несомненно, держатели наделов, для которых землепашество стало делом их жизни. Однако землепашцами в ней названы также и лица других профессий, державшие тот или иной надел. Ими были отнюдь не одни пастухи или воины, но и жрецы, притом не низшего разряда. О таком жреце, землепашце и человеке с незавидной участью-толкуют и школьные поучения. Но в поземельной книге XX династии в землепашцах значились и люди, вносившие со своих наделов большие количества зерна. Подобные лица вряд ли возделывали свои участки собственными силами. Они имели если не рабов, то многочисленных домочадцев. В Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве хранится гроб землепашца, изготовленный из черного дерева и отделанный листовым золотом. Но конечно, не такие держатели наделов определяли общественное лицо землепашцев. Те землепашцы, которые составляли большинство населения страны, были самыми что ни на есть непосредственными производителями, рядовыми тружениками сельского хозяйства.
      Впрочем, величина земельного надела и собранного с него зерна отнюдь не представлялась современникам бесспорным показателем благоденствия. Скорее наоборот. Первое бедствие землепашца школьные поучения видят в наделении его с избытком пахотной землей (которая на поверку оказывается плохого качества) и в соответственном увеличении количества подлежащего сдаче зерна.
      Итак, рядовой землепашец был слабо связан со своим земельным наделом. То, что в землепашцах числились люди состоятельные, жрецы и должностные лица, лишний раз подтверждает это. Землепашцу назначали количество зерна, которое он должен был снять, а часто и само посевное зерно принадлежало не ему, а было казенным. Рядовой землепашец обыкновенно не имел своего рабочего скота. По существу, рядового землепашца от посаженного на землю раба (а такие рабы, как мы видели, были) отличала только относительная свобода, то, что он не был «вещью» хозяина.
      Это выявляется с четкостью в способе использования рабочей силы землепашцев на государственных и частновладельческих полях. Мы уже видели, что царским указом второго фараона XIX династии Сети строжайше воспрещалось привлекать к государственным повинностям работников облагодетельствованного царем храма Осириса, в том числе храмовых землепашцев. Как такое привлечепие осуществлялось, показывает предписание, направленное в начале XX династии заведующим быками храма Амона Бакенхонсу (Бак-на-Хансой) ряду лиц — двум стражникам, «доверенному» (видимо, лицу, которому был «доверен» участок земли или сад), двум землепашцам и всем пастухам, приписанным к жертвеннику Амона,— отправиться с присланным слугой на поля отбывать повинность и кормиться с этих полей (папирус Маллэ). Подобная работа на царских полях описана в письме-прописи конца XIX династии (папирус Саллье I). Молодой писец отчитывается перед наставником, писцом казнохранилища, управляющим царскими землями в том, как он руководил уборкой урожая. В полдень, когда ячмень «горяч», писец отправляет жнецов подбирать колосья, освобождая лишь тех, кто сегодняшний урок сделал еще вчера. Каждому жнецу он выдавал ежедневно хлеб, а кроме того, три раза в месяц отпускал умащение. «Нет ни одного среди них, кто обвинил бы меня перед моим владыкой по поводу (хлебного) довольствия или по поводу умащения». Особо писец докладывает об учете им ословт везущих ячмень на гумно.
      Надписанные изображения на стенах гробниц дополняют показания писем. В первой половине XVIII династии правитель города Анхаба Пахери (Па-хри), заведовавший также пашнями в южной части страны, изобразил себя надзирающим за пахотой, уборкой урожая, обмолотом и погрузкой его на суда. Анализируя приписку к изображению призыва в быкам молотить зерно для своих владык, академик В. В. Струве сделал правильный вывод, что рабочий скот не принадлежал работникам. Впрочем, .за таковой у данного правителя сходили и они сами: в один из плугов впряглось трое молодых мужчин. Любому понятно, что ни они, ни пашущий на них старик, ни сопровождающий его сеятель не пришли сюда со своими плугами и упряжками. Но и те плуги, в которые тут и на других изображениях запряжен рогатый скот (по две головы в каждый), совсем не похожи на собственность работников, так как обслуживают плуг обычно двое или даже несколько мужчин: пахарь, погонщик, сеятель, мотыжник, разрыхляющий землю. На одном изображении каждой из молодых коров, на которых пашут, дана кличка, что могло иметь смысл только в том случае, если животные принадлежали хозяину гробницы. На изображениях середины XVIII династии можно видеть продовольствие, сложенное на поле для подкрепления работников. К работам привлекались мужчины и женщины (последние подбирали колосья и веяли), подростки, люди средних лет и старики. Работали согласованно, по нескольку человек. Одни рубили деревья, другие — поросли, третьи мотыгами и молотами разрыхляли землю; один шел за плугом, другой направлял упряжку, третий бросал в землю зерно и т. д.
      Поучительны также магические статуэтки («куколки»), которые клали в гробницы иногда сотнями и почитали за «рабов» того нокойника, которого они изображали. Делали это в расчете, что они будут отбывать за умершего повинности на том свете, в частности «растить поля, орошать берега», возить песок. Многие из таких «куколок» снабжены мотыгой и сумой. Во второй половине Нового царства «куколки», представленные в большом количестве, имели надсмотрщика в длинной начальнической одежде и с бичом в руке. Как вели себя настоящие надсмотрщики, видно по жалобе на стражника, который на государственных работах свирепо избивал палкой (письмо на папирусе в Туринском музее; XIX династия).
      Новоегинетский землепашец походил не столько на самостоятельного хозяина, сколько на работника, которому поручена обработка определенного участка земли.
      Существенно от положения рядовых землепашцев отличалось положение египтян-ремесленников. Многие ремесленники жили относительно зажиточно. При особых способностях и благоприятных обстоятельствах для них была открыта дорога к богатству и почестям. Конечно, подавляющее большинство новоегипетских ремесленников жило довольно скромно, а то и влачило убогое существование. Благодаря исключительному богатству источников, особенно времени XIX—XX династия, нам хорошо известно столичное кладбищенское производство. Но жизненный уровень этих мастеров нельзя считать характерным для остального ремесленного населения страны.
      Устройство и отделка гробниц, а также изготовление погребальной обстановки при том значении, которое всему этому придавали египтяне, развилось в Фивах, на западном берегу реки, где было расположено кладбище, в большую своеобразную отрасль хозяйства. Трудившиеся здесь государственные ремесленники составляли рабочее «соединение», насчитывавшее в первую половину XX династии человек 120. «Соединение» делилось на две половины — правую и левую «стороны». Каждую из них возглавляли свой начальник и свой писец, ведший с мелочной обстоятельностью дневник работ и счетную часть. В составе «соединения» имелись камнесечцы, обмазчики (штукатуры), живописцы, резчики, столяры и плотники, медники, гончары, возможно бывшие одновременно и каменщиками. Работники «соединений» и начальники получали от государства довольствие зерном, рыбой, овощами и т. д., начальство подчас в двойном, а то и в тройном размере. Для снабжения «соединения» водой, овощами и рыбой имелись особые водоносы, огородники и рыбаки. Во времена XX династии продовольственные выдачи ремесленникам часто задерживались, изголодавшиеся люди прекращали работу, и дело доходило до открытых бурных выступлений. Прорвавшись через пять стен царского кладбища, где они работали, ремесленники выходили к поминальным храмам умерших и царствующего фараонов, требовали, чтобы об их крайней нужде в одежде и пище доложили царю, смело обвиняли в хищении припасов самого верховного сановника. Власти старались успокоить работников уговорами и частичной выдачей задержанного продовольствия, но затем следовали новые задержки и новые бурные выступления.
      Иной начальник «соединения» распоряжался подчиненными как своими слугами: заставлял сооружать ему гробницу или изготовлять гроб, а то и месяцами кормить его быка. Особенно дурную славу стяжал своей жестокостью начальник, живший в конце XIX династии, он был уголовным преступником (папирус Солт).
      И все же откопанный на западе Фив городок, где жили кладбищенские ремесленники и должностные лица, имел далеко не тот убогий и унылый вид, который при XII династии отличал кварталы работников в городе, откопанном у подножия одной из тогдашних пирамид. В поселке на западе Фив входы в дома ремесленников бывали отделаны камнем, испещренным художественно выполненными надписями. Сохранились гробницы некоторых кладбищенских ремесленников, довольно вместительные, частично высеченные в скале, частично пристроенные к ней, ук-рашенпые росписями и надписями. Живописца, ваятеля и других мастеров, потрудившихся над его усыпальницей, высокопоставленный сановник XVIII династии велел изобразить на ее стене получающими от пего подношения и приписал, что молится за них, приносит им храмовые жертвы, одаривает их и возлагает на их головы повязки.
      К несчастью, мы хуже осведомлены о представителях других, более важных видах ремесла. Но что не одни кладбищенские ремесленники столицы жили сравнительно зажиточно, доказывают многочисленные находки заупокойных плит и более редкие — гробпиц разных мастеров царских и храмовых мастерских. Известно немало жрецов, бывших одновременно ремесленниками — медниками, плотниками и столярами, живописцами и т. д.
      Отдельных мастеров искусство или счастье возносило высоко над их средой. На степе богатой, почти вельможеской гробницы двух резчиков Аменхотепа III один из них изображен надзирающим за целым сонмом подчиненных — столяров, изготовителей украшений, драгоценной посуды и т. п. Резчик Инуи (Апуйа) (XIX династия) изобразил у себя в гробнице целую толпу подмастерьев, изготовляющих погребальные принадлежности для давно умершего обожествленного фараона, а также красивый дом в саду, у обсаженного цветами пруда, и рабов, поливающих из него сад при помощи «журавля» и бадьи. Этот резчик, как настоящий вельможа, изобразил себя и на охоте в болотных зарослях. За тем же занятием представлен в скромпой гробнице (№ 165) в Фивах (XVIII династия) золотых дел мастер. Мало того, он изобразил в ней слуг и служанок, суетящихся вокруг его многочисленных гостей, работников, занятых сбором винограда, изготовлением вин, ловлей птиц, потрошением рыбы... Соответствуй хоть одна десятая доля всего этого действительности, нашего мастера пришлось бы признать подлинным вельможей. Но, может быть, многое тут было не столько правдой, сколько условностью, пустым подражанием стенописям важных сановников.
      Два высокопоставленных резчика были, несомненно, людьми, пользовавшимися вниманием верхов общества. Но и презрение к ремеслу, как таковому, совсем нехарактерно для Нового царства. Иначе стали ли бы, к примеру, жрецы, не стесняясь, с достоинством величать себя одновременно столярами и плотниками, медниками и т. п. Надо также учесть, что ремеслепниками были большей частью египтяне, а пе иноземные рабы.
      Ремесленное производство в Новом царстве, как, впрочем, и раньше, было разветвлено на множество специальных отраслей, успешно между собой взаимодействовавших.
      Наличие в кладбищенском рабочем «соединении» ремесленников разных специальностей позволяло, скажем, при сооружении гробницы распределять работы между многими мастерами-профессионалами. Такое положение подтверждают изображения больших мастерских в гробницах времени XVIII династии. Нельзя, правда, сказать, что распределение работ между ремесленниками было всегда налажено как следует. По крайней мере в кладбищенском «соединении», когда к работе приступали на-метчики-живонисцы и резчики, работники других профессий, случалось, бездействовали в течение нескольких дней.
      Тем не мепее поразительная дробность отличала тогдашнее ремесло. В этом смысле чрезвычайно любопытен своеобразный словник (своего рода «терминологическая энциклопедия»), представляющий собой список-перечень расположенных в определенном порядке обозначений: явлений природы, должностей и занятий, народов, египетских городов, зданий, видов зерна, хлеба, напитков, мяса, птиц и т. д. Этот словник дошел до нас в нескольких списках, но ни в одном из них не представлен полностью. Самый полный хранится в Москве, в Государственном музее изобразительных искусств. Все списки принадлежат времени, непосредственно следовавшему за Новым царством, но сам словник был, по всей видимости, составлен раньше, при XX династии, писцом Аменемопе (Аман-апой). Так, в этом словнике среди строительных работников перечислены камнесечец, какой-то работник по камню («ломатель»), живописец (на-метчик), резчик, обмазчик (дословно «гипсовщик»), носильщик камня, строитель стен, «смыкатель (кладки)». Оружейное дело представлено изготовителем броней, колесничным мастером, изготовителями луков и стрел. Названы пять различных пекарей, резник, «переворачивающий внутренности» и т. д. При этом словник вовсе не притязал на исчерпывающую полноту. Например, во вторую половину Нового царства существовали особые мастерские, где ковали холодное оружие. Один из чиновников XIX династии, ведавший ремесленниками фараона, управлял как колесничными мастерами, так и мастерами оружейной кузницы.
      Ремесленники редко владели земельными наделами. В поземельной книге XX династии в числе их держателей значится всего несколько ремесленников: строитель или горшечник, столяр и плотник, медник, ткач и т. д. Зато другое подразделение подучетного населения — воины постоянно упоминаются в этой книге как держатели наделов.
      Новоегипетское войско делилось на два больших подразделения — пешее (включая корабельное) и колесничное. С верховой ездой египтяне были знакомы с начала XVIII династии, если не раньше, но конницы в нашем смысле слова у них не существовало. Военные суда можно было бы выделить в самостоятельное подразделение, так как они не только перевозили войска, но и сами принимали участие в сражениях, особенно при XX династии, однако, на взгляд египтян, корабельные воины не отличались от пехоты. Пехотинца и судового воина обозначали одним и тем же словом «уэу». На суше корабельные воины сражались вместе с пехотинцами.
      В конце XVIII династии войско делилось на две части: одна стояла на юге, а другая — на севере страны. При XIX династии действующее войско состояло из нескольких соединений, носивших имена главных богов того времени. Основной войсковой единицей было подразделение, имевшее собственный стяг и насчитывавшее в своем составе при XIX династии 200 воинов. По изображениям того же времени каждую пятерку пехотинцев возглавлял старшина, вооруженный как и его подчиненные, а сверх того еще и палкой. Во время службы воины находились на государственном снабжении. Государственным было и оружие, так как в мирное время при XX династии оно хранилось на складах. Однако, по школьному поучению времени XIX династии (папирус Анастаси III), колесничий, как более состоятельный, сам покупал себе колесницу. Пехота имела трубы и барабаны.
      Если верить школьным поучениям второй половины Нового царства, ставившим себе целью отговорить будущих писцов от выбора воинской службы и потому сгущавших краски, то быть пехотинцем значило подвергаться диким избиениям, терпеть голод и работать с утра до ночи. Возможно, школьные учителя были не совсем не правы. На изображениях палки являются знаком отличия не только старших, но и низших военачальников. Воины постоянно упоминаются как участники походов в каменоломни и в связи с перевозкой каменных глыб.
      В пехоту в осповном набирали людей из народа. Фараону Рамсесу III, второму царю XX династии, «вложено в уста» заявление, что до него брали на военную службу каждого десятого даже из храмовых людей. В одном письме (XIX династия) говорится об отдаче в воины храмовых землепашцев. В другом письме того же времени (Болонский папирус 1094) мы читаем о взятии на воинскую службу даже молодых людей, направленных верховным сановником для посвящения в жрецы. «Воинами его величества» при XVIII династии становились родственники местных князей, но то был, вероятно, особый род воинов.
      Относительно высокопоставленными и по положению в обществе, и по происхождению были, по-видимому, колесничные войска. Чтобы хоть как-нибудь очернить участь колесничего, школьное поучение времени XIX династии (папирус Анастаси III) вынуждено приписать воину особую незадачливость. Только таким способом удается привести рассказ к назидательному концу — награждению воина ста ударами. До этого же поучительного заключения описывается, как молодого человека благода ря деду с материнской стороны зачисляют в «конюшню», как он является туда с пятью рабами, из которых ему оставляют только двух, как он берет себе с конского двора добрых коней в присутствии самого фараона, как покупает сам себе колесницу и красуется, разъезжая на ней, на виду у родного города.
      Как мы знаем, лошадь не была рабочим животным. Умение править конями ценилось высоко, и военные возницы относились едва ли не к начальствующему составу войска. Возницами на царской колеснице во вторую половину Нового царства нередко состояли царевичи. Существовали и особые «колесничие (бойцы) его величества». Но и простые колесничие бывали братьями важного военачальника, верховного жреца и т. п. Было бы, однако, неверно представлять себе колесничное войско, состоящее только из знати. Когда в начале XX династии фараону Рамсесу III «вложили в уста» утверждение (в Большом папирусе Харрис), что он не следовал примеру прежних царей и не призывал в войско каждого десятого из храмовых людей, то речь шла как о пехоте, так и о колесничном войске. Наравне с пехотинцами колесничие простирались на животах даже перед женой начальника, их обучавшего, и делали ей всяческие подношения.
      Школьные поучения, естественно, умалчивали о тех сторонах жизни воинов, которые могли иметь притягательную силу для молодежи. А таковые все-таки были. На войне победоносное воинство Тутмоса III вело разгульную жизнь: напивалось допьяна награбленным вином, мазалось маслом, как в праздники в Египте, расхищало все, что только могло, от урожая на нивах до брошенного врагами имущества, забывая даже преследовать неприятеля. Сиро-палестинские властители доставляли войску Тутмоса III для пропитания зерно, вино, крупный и мелкий скот. На родине воины не забывали привычки, сложившиеся в чужих краях. Так, в конце XVIII династии воины столь усердно отнимали у населения в Египте бычьи шкуры, что для обуздания грабителей понадобилось законодательное вмешательство верховпой власти в лице фараона Хоремхеба. Нам известны воины, которые при XVIII династии выслужились из рядовых в военачальники. Яхмос стал начальником команды гребцов на военном судне, Аменемхеб — начальником царских телохранителей. Первый к концу жизни имел до двух десятков рабов, которых едва ли не всех вместе с пахотной землей получил в награду за свои «подвиги». Оба, и Яхмос и Аменемхеб, оставили после себя представительные гробницы.
      Заупокойные плиты колесничих, корабельпых воинов и пехотинцев дошли до нас в значительном количестве. Красной нитью через все документы Нового царства проходят сведения о милостях, оказанных фарао-нами воинам. При XVIII династии сначала раздавали направо и налево рабов и земли, затем целый дождь золотых и серебряных зпаков отличия — ожерелий, запястий, «львов» и «мух» (названия военных «орденов») и т. п.— и, наконец, щедрое угощение. О прямо-таки вельможеском снабжении войска заявлял третий царь XIX династии Рамсес II: «Вы были сиротами (т. е. бедняками) — я сделал вас сановниками моим питанием». И действительно, на плите некоего Меса (Маси) этот царь представлен мечущим в толпу воипов знаки отличия и снедь. Царь Хоремхеб (конец XVIII династии) призывал военачальников и рядовых во дворец, кормил и поил их в своем присутствии хлебом, пивом, говядиной, вином, жирными медовыми пирожками, овощами и т. п. В начале XIX династии при Сети I каждому воину, отправленному в каменоломни, отпускали ежедневно около 1,8 кг хлеба, кусок жареного мяса, два пучка овощей и в месяц две полотняные одежды. Цари XIX и XX династий хвалились тем, что распускали воинов по их селениям, позволяя им жить там в свое удовольствие (повесть о битве под Кадешем, Большой папирус Харрис).
      В египетском войске, особенно во второй половине Нового царства, служили иноземные воины. Эфиопы бились на стороне египтян во время освободительпой войны с «властителями стран», а во вторую половину XVIII династии составляли едва ли не основную часть воинских сил, стоявших в мирное время в Сирии-Палестине (египтяне ненавидели жизнь на чужбине). С тех же времен иноземными воинами заселялись крепости. Б конце XVIII династии, при Аменхотепе IV, среди его телохранителей имелись сирийцы, ливийцы и эфиопы, подчиненные, впрочем, египетским начальникам. Воины-шердани служили в египетском войске еще при XVIII династии. При XIX династии они образовали едва ли не основной контингент царских телохранителей. При этой же династии египетское войско вообще пополнилось иноземцами. По словам писателя («литературного критика») того времени, отряд, посланный в Сирию-Палестину против «мятежников», состоял из 1900 египтян, 520 шердани, 1600 ливийцев одного племени и 100 ливийцев другого и 800 эфиопов (папирус Анастаси I). Когда бывает возможно установить происхождение иноземных воинов, то они оказываются, как мы видели, из числа пленных. Тем не менее эти иноплеменпики по своему положению мало чем отличались от воинов-египтян. Например, шердани часто упоминаются в поземельной книге XX династии как держатели земельных наделов. По другим источникам, сам фараон выделял землю для шердани, распускал их па домам. Как и у рядовых воинов-египтяп, у шердани были прислужники («провожатые»). На плите конца XVIII династии из Эль-Амарны сиро-палестинский копейщик фараона изобразил себя в своем иноземном наряде (иноплеменные воины сохраняли свои одежды, прическу и бороду) вместе со своей иноземной супругой, одетой в нарядное египетское платье-Копейщик, сидя на изящной египетской скамейке, тянет какой-то напиток, который ему подал слуга или раб, через коленчатую трубку.
      По вооружению, численности и боевым навыкам новоегипетское войско представляло собой куда более грозную силу, чем войско среднееги-петское, и с усовершенствованием вооружения и накоплением боевого опыта оно делалось все более устрашающим. Хотя пехотинцы по-прежнему делились на стрелков и щитоносных копейщиков (последовательно, впрочем, это деление не выдерживалось), оружие первых и отчасти вторых стало много действеннее. Стрелки при XVIII династии имели уже сложный (слоеный) лук, более мощный, чем прежний простой, и стрелы с медными наконечниками. Копейщики в качестве вспомогательного оружия пользовались секирами и короткими мечами. Меч рубящий, а не только колющий, как старые кинжалы, в обеих своих разновидностях — прямой и серповидной — являлся нововведением. Брони с нашитой медной чешуей были известны еще дри XVIII династии. Во вторую половину Нового царства получили широкое распространение и нечешуйчатые брони, а также шлемообразные головные уборы. Однако самым важным новшеством была боевая колесница и вместе с ней широкое применение в военном деле конских упряжек. И тем и другим Египет был обязан, по-видимому, «властителям стран». В освободительной войпе с ними боевые колесницы использовались еще при последнем царе XVII династии Ка-мосе. В Новом царстве колесничное войско составляло главную ударную силу египтян. Их боевые колесницы представляли собой легкие двуколки, в которые по бокам дышла запрягали по две лошади с ярмом на загривках. На колеснице стояло двое воинов — возница и боец, обычно-стрелок. Вооружение иноземной пехоты, состоявшей в основном тоже из стрелков и копейщиков, отчасти отличалось от египетского. Царские те-лохранители-шердани щеголяли в своеобразных шлемах, имели круглые щиты (египетские были внизу прямоугольными, вверху — округлыми) и широкие длинные мечи. О том, чтобы иноземные воины допускались на колесницы, ничего не известно. Видимо, эта отборная часть войска, представлявшая к тому же его ударную силу, пополнялась одними египтянами, притом определенного происхождения.
      Хорошими полководцами проявили себя египетские военачальники перед битвой под Мегиддо, когда обратили внимание Тутмоса III на опасность перехода через горы по тесному ущелью на виду у врага. Точная согласованность движений отдельных соединений спасла египтян в роковой битве под Кадешем в дни Рамсеса II, третьего царя XIX династии. Если Тутмос III, крупнейший завоеватель египетской древности, еще плохо умел брать укрепленные города, то Рамсес II захватывал сиро-палестинские крепости одну за другой.
      Мы, к сожалению, не знаем численности египетского войска на протяжении всего Нового царства, но уже при XVIII династии оно должно было быть немалым. Если в битве под Мегиддо Тутмос III имел дело с 330 сиро-палестинскими властителями, из которых каждый привел какое-то количество воинов, то и египетское войско не могло не быть многочисленным. Аменхотеп II гнал в Египет из Сирии-Палестины до 100 тыс. пленных, Рамсесу II в битве под Кадешем противостояло до 3500 вражеских колесниц с тремя воинами на каждой, что вместе с 17 тыс. воинов, не введенных противником в сражение, составляет более 27 тыс. воинов. Таким образом, новоегипетское войско представляло собой внушительную силу, и сановники не могли не считаться с ним, тем более что ему они были обязаны своим сказочным богатством. Но воины по происхождению и общественному положению были плоть от плоти и кровь от крови простых египтян, поэтому в лице этих воинов фараон и сановники имели вооруженных и, естественно, не безоговорочно покорных людей.
      С высокопоставленной частью войска — колесничими — можно, пожалуй, сопоставить по положению в обществе рядовое жречество. Мудрецы — авторы школьных поучений, стремясь склонить своих учеников к выбору профессии писца, тут тоже не знали к чему придраться. О высшем разряде рядовых жрецов — «слугах бога» — они утверждали, что те-де подобпы землепашцам (а эти жрецы часто управляли храмовой землей), о низшем же разряде жрецов могли только сострить, что те — по требованиям обрядовой чистоты — должны при любой погоде трижды в день окунаться в реку. Египетская храмовая служба состояла, по существу, в удовлетворении бытовых «потребностей» обитавшего в своем «доме» идола (его «угощали» едой и питьем и т. д.), но жертвоприношения сопровождались таким количеством ритуальных действий и возгласов, что все это вместе составляло весьма сложное целое. Однако авторы школьных поучений, видимо, не считали возможным к этому придраться. Обширные храмовые владения, отчасти управляемые самим жречеством, и обильные жертвоприношения как будто бы обеспечивали, его в достаточной мере. Тем не менее многие рядовые жрецы совмещали в самом храме или на стороне свои непосредственные обязанности с другими: писца священных книг, писца войска, храмового счетовода скота, храмового садовника и т. д. Нам уже доводилось говорить о том, что рядовые жрецы могли владеть значительным количеством рабов. В поземельной книге XX династии жрецы многих земельных наделов значатся их держателями. По записям того времени, некоторые жрецы похищали ценности из храмовых кладовых, обдирали даже в самом храме золотую обшивку, медные части. Один жрец ухитрился торговать тельцами того самого быка, которого чтили как священное животное Солнца.
      Надписи неоднократно говорят о посвящении в жрецы сыновей местной знати, людей именитых, военачальников. Действительно, иной сын верховного жреца или важного сановника начинал службу в храме с низших жреческих должностей, а то и застревал на них. Однако многие рядовые жрецы были детьми простых смертных, многие — сыновьями таких же рядовых жрецов, некоторые попутно занимались ремеслами. «Благородное» происхождение в отношении рядового жречества было более желательным, чем обязательным.
      Существовало ли в Новом царстве купечество? Внутренний обмен уже при XVIII династии был довольно оживленным. Лучше всего это доказывает любопытный дневник (папирус Каирского музея), касающийся передачи торговцам всевозможной снеди: бычьих голов, хребтов, ног, кусков мяса, печенья, хлеба, пирожков, а также вина. Нередко это совершалось изо дня в день. Поименованы три или четыре торговца. В случае одного лица сказано, что мясо дано ему, «чтобы оплатить его», а от одного из торговцев «получено» что-то, но что именно — неясно. Цены передаваемых припасов указаны в серебре и золоте. Выходит, имелся значительный круг покупателей продовольственных припасов и для удовлетворения спроса был налажен сбыт даже остатков — видимо, от храмовых жертвоприношений. Школьная рукопись времени XX династии (папирус Лансинг) рассказывает, как торговцы едут вверх и вниз по течению реки, доставляют «вещи» из одного города в другой, удовлетворяя спрос нуждающихся в них. Об относительно оживленном внешнем обмене при XIX—XX династиях уже было сказано в свое время.
      И тем не менее денежное обращение в стране было развито слабо. Основной мерой стоимости еще при XVIII династии стало серебро. Во второй половине Нового царства слово «серебро» определенно означало также «деньги». При XVIII династии наряду с серебром мерой стоимости служило золото, при XIX—XX династиях с серебром соперничала более ходкая медь. Несмотря на приток серебра из Сирии-Палестины и соседних стран, стоимость золота относилась к стоимости серебра как 5:3 (в конце Среднего царства — 6:3). Отношение серебра к меди при XIX династии равнялось 100:1, в конце XX династии — 60:1. Чеканных денег не существовало. Их заменяли весовые единицы: при XVIII династии— «круг» (91 г) и 1/12 его — «деньга» (7 г), при XIX—XX династиях—тот же «круг» и более удобная для расчетов 1/10 его (9,1 г). Иногда платили «деньгами», но получающий даже при XX династии не видел особой разницы в том, дадут ли ему 1 мешок зерна или 1 «круг» серебра. Обычно же меняли по старинке предметы на предметы, предварительно оценив их в меновых единицах. Так, в конце XVIII династии рабыня была продана за две коровы и двух телят, оцененных соответственно в 16 «денег» и в 1 «круг» серебром — итого в 2 «круга» (4) «деньги». При XIX династии (Каирский папирус 65739) девочка-рабыня была куплена за 1 передник, 1 простыню, 1 полотняную одежду, 3 одежды тонкого полотна, 1 одежду из такого полотна иного покроя, 10 рубах, 3 медные чаши, 1 медный котел, 1 медную кружку, около 1 кг медного лома и 1 кружку меда. Все вещи были оценены в серебре, составив в общей сложности 373 г. Случалось, что в число обмениваемых предметов входили также «деньги». За время, протекшее между XVIII и XX династиями, денежные отношения как будто бы значительно развились, но тем не менее, пока существовала новоегипетская «мировая» держава, они оставались в зачаточном состоянии. Захват несметных богатств в завоеванных странах и распределение их и продукции собственной страны в виде довольствия и вещей, наград и дарений не могли способствовать развитию обмена.
      Очень показательно, что свое странное на современный взгляд отношение к золоту египтяне сохранили и в новоегипетскую пору, дав тому самое блистательное доказательство, какое только можно себе представить. Мы называем «золотым» в переносном смысле то, что особенно дорого, то, что особенно ценно: «золотой ты мой», «золотое сердце», «золотые руки», «золотые слова». Египтянин же издавна воспринимал, золото не абстрагирование, а только со стороны его природных свойств. Для египтянина золото прежде всего нетленное, вечное. Поэтому, как некогда в Старом царстве, он и в Новом называл тела своих богов и царей золотыми (костям достаточно было быть медными). Поэтому фараон, земное явление соколообразного бога Хора, был «золотым соколом». Поэтому царей клали в золотые или обшитые золотом гробы, пальцы покойных обворачивали золотым листом, лицо покрывали золотой маской. Поскольку не ржавеет и серебро, в него одевали, как в перчатку, руку покойного. Нетленность золота и серебра, предполагалось, сообщается одетому в них трупу.
      Неистощенные еще рудники Эфиопии наводнили казну фараонов Нового царства золотом. Огромным было и количество золота, захваченного в военных походах и полученного в виде дани. По мнению одного из властителей Двуречья, золота в Египте во вторую половину XVIII династии было столько, сколько праха земного. И поразительно, с какой баснословной расточительностью новоегипетские властелины расходовали свое золото на дела, ничего общего с обмепом не имевшие. Речь идет не о золотых уборах, жезлах, кумирах, золотой утвари, засвидетельствованных письменными памятниками и найденных археологами. Мы читаем в источниках того времени об обшитых золотом скамьях, носилках, колес-нпцах, храмовых ладьях. Обшитые золотым листом кресла, колесницы, божницы (наосы), гробы сохранились до наших дней. Чего стоит только один золотой гроб, в котором в конце XVIII династии был похоронен фа-раон Тутанхамон. Мало того, мы узнаем из письменных источников, что золотом покрывали верха обелисков, высившихся перед храмами, громадные колонны, поддерживавшие перекрытия внутри их, даже стены этих исполинских сооружений. Да что стены? Полы в них выстилали серебром и золотом! И порукой тому, что все это не сказка, а быль,— следы золотой обшивки в храмах Фив, во дворце Эхнатона в его солнцепок-лоннической столице, во дворце Мернептаха (конец XIX династии) в Мемфисе. Разве было бы возможным неслыханное расточительство золота, если бы оно как средство обмена пмело значение, сколько-нибудь близкое к современному?
      После всего сказанного нам становится понятным, почему до конца новоегипетского владычества над «миром» мы не знаем ни одного купца-египтянина и почему торговцы занимали в обществе скромное и подчиненное положение. Голенищевский словник, о котором мы говорили выше, называет торговцев в конце перечня должностей и занятий, после корабельщика, «того, кто на носу корабля», кормчего, ловца водоплавающей птицы и рыбака. Торговцы действительно плавали на судах, так как река и море были самыми удобными путями сообщения. Об одном таком торговце известно, что он прямо-таки жил на судне другого торговца. Часто торговцы состояли на службе у храмов и подчинялись своим начальникам или тому или иному жрецу. Это лишний раз показывает, как далеко было новоегипетским торговцам до купцов, хотя и не исключено, что некоторые пз них достигали известного уровня благосостояния. В Лейденском музее хранится лицевая заупокойная рукопись торговца по имени Кенна (вторая половина XVIII династии). Мы встречаем во вторую половину Нового царства отдельных торговцев частных «домов», только эти «дома» мало похожи на торговые, купеческие. У двух начальников сиро-палестинских воинов было до одному торговцу, у храмовой певицы, дочери военачальника,— не меньше двух. Торговцами могли быть и рабы. Так, раб храмового военачальника состоял торговцем при своем господине. Конечно, торговцы не забывали и свои интересы. Они очень охотно скупали краденое имущество. Иной торговец сам имел раба. Еще до конца Нового царства некоторые из торговцев были сиро-палестинского происхождения. Особенно богаты сведениями о торговцах папирусы времени XX династии, касающиеся хищений на кладбище в Фивах.
      Над всем народом, «слугами царя» или земледельцами, ремесленниками, воинами и рядовыми жрецами, стояла надменная новоегипетская знать. С презрением смотрели на толпу вельможи и сановники XVIII династии, на этот «излишек народа», как они выражались, и хвалились тем, что не говорили его языком. Правда, сословной преграды между знатью и народом не существовало, и бесчисленные мелкие и второстепенные должностные лица составляли как бы посредствующие звенья, постепенные переходы от низов общества к его верхам. Тем не менее различие между верхами и низами было разительным, и если отдельные представители или даже целые общественные слои египетского народа во времена Нового царства казались относительно обеспеченными, то по сравнению со знатью они выглядели бедняками.
      Вот как представляли себе при XIX династии (по папирусу Анастаси IV и остракопу Гардинера) быт сановного человека (знатный человек всегда был сановником): «Ты оделся в тончайшее полотно, ты поднялся на (колесничную) упряжку, золотой жезл в руке твоей, (что-то) у тебя новое, запряжены сирийские жеребцы, эфиопы бегут впереди тебя из добычи, добытой тобой. Ты спустился в твой кедровый корабль, оснащенный от носа до кормы, ты достиг твоего доброго замка, который ты построил себе сам. Твои уста полны вина, пива, хлеба, мяса, пирожных. Откормленные быки заколоты, вино откупорено, сладостное пение (звучит) перед тобою. Твой распорядитель умащения умащает (тебя) маслом, твой заведующий садоводством (несет) венок, твой распорядитель птицеловов доставляет уток, твой рыболов доставляет рыб. Твой корабль пришел из Сирии-Палестины, груженный всякими добрыми вещами. Твой загон полон телят. Твоя челядь здорова».
      Роскошь, которую позволяла себе знать, была действительно необыкновенной: золото, черное дерево, слоновая кость, страусовые перья, тончайшее полотно, цветы, курения, благовония... Стоило, говорили, сановнику кликнуть одного слугу, как откликалась тысяча. И, приветствуя господина, слуги и подчиненные падали пред пим ниц.
      Но точно так же как знать заставляла пресмыкаться перед собой подчиненных, она сама пресмыкалась перед царем, и великолепный двор приветствовал его, лежа на животах и лобзая землю. В этом, правда, не было ничего нового, но теперь у знати появились особые основания для преклонения.
      С упразднением мощных хозяйств областных правителей обозначение вельможеского хозяйства как «собственного дома», противостоящего «дому царя», в Новом царстве окончательно вышло из употребления. Забавно, что единственный, кажется, пример сочетания «собственный дом» относится к царскому хозяйству, которому «собственный дом» прежде как раз и противопоставлялся. В конце XVIII династии управляющий личным хозяйством, или «домом», Аменхотепа IV в Мемфисе, Луксоре уничижительно называл себя в докладах царю «рабом собственного дома». Но это не что иное, как желание частного управляющего Среднего царства так величать себя в письмах к своим господам.
      Исчезповение в Новом царстве понятия «собственный дом», противоположного понятию «дом царя», не было простой случайностью. Когда в конце XVIII династии Аменхотеп IV основывал новую столицу па никому до того не принадлежавшей и пикем не занятой земле, он выразил это следующими словами: «Глядите, фараон нашел его (т. е. место будущей столицы) (таким), что не (было) принадлежащим оно богу, что не (было) принадлежащим оно богине, что не (было) принадлежащим оно властителю, что не (было) принадлежащим оно властительнице, что не [(какой-то глагол)] [ег]о люди всякие (т. е. какие-либо), т. е. устроить, построить, чтобы сотворить что-нибудь на нем». К несчастью, глагол перед словом «люди» сильно поврежден в надписи, но предшествующее ему отрицание отлично от предыдущих и требует не прилагательного (переданного нами причастием «принадлежащий»), а спрягаемого глагола. Египетским богу или богине, властителю и властительнице место могло принадлежать, хотя на деле не принадлежало. «Люди» же «всякие» могли только «сотворить нечто на нем». Заявление царя очень любопытно. Фараон отличал право собственности на землю от права пользования ею для сооружения на ней чего-либо.
      Подданные лишь пользовались землей, но и царь не считался собственником всей земли в стране. Даже свободная земля не принадлежала ему, и наряду с ним, с тем же правом собственности, владеют землей не только египетские боги и богини, т. е. их храмы, но и царица. (Надписи на ранних пограничных плитах в Эль-Амарне.)
      Но как бы ни отграничивали в правовом отношении собственность на землю от пользования ею, новоегипетские вельможи пользовались ею как своей. В этом смысле примечательна надпись управляющего личным хозяйством Аменхотепа III в Мемфисе, царского тезки Аменхотепа, сокращенно Хаи (Хайи). Домоправитель, получив от царя землю, выделил из нее часть и подарил, так сказать, обратно — не царю, правда, а его изображению, царскому кумиру. Для всего Нового царства характерны упоминания о частных земельных владениях, не просто наделах, используемых на определенных условиях, но землях, закрепленных за тем или иным человеком или даже родом и находящихся в распоряжении владельца. Однако для распоряжения ими не нужно было обладать правом собственности, достаточно было права владения.
      Сановники XVIII династии говорят не только о тех своих имениях, куда они ездили отдыхать, но и о владениях, разбросанных по всей стране, в Верхнем и Нижнем Египте. Во вторую половину Нового царства один сочинитель школьного поучения «заставил», очевидно, безземельных «больших и малых сирот» приходить к богачу и селиться на его землях. В гробницах сановников XVIII династии встречаются изображения многолюдных работ на поле и гумне. Но ни об одном сановнике Нового царства неизвестно, нельзя сказать, что его земельные владения по своим размерам приближались к владениям вельмож Старого царства или областных князей Среднего. Староегипетским надписям с перечнями десятков селений, принадлежавших вельможам, нечего противопоставить в новоегипетских источниках. Когда в конце XVIII династии один из виднейших вельмож Аменхотепа IV, военачальник Май (Майа), вознесенный царем, по его словам, из ничтожества, пожелал похвалиться своим новым положением, он назвал себя «владыкой» одного городка или селения. И даже богатый сочинитель школьных упражнений второй половины Нового царства имел, случалось, владения не на своей, а на чужой, именно храмовой земле. Если некоторые изображения сельскохозяйственных работ находятся в гробницах сановников, по роду службы не имевших к ним касательства, и могут свидетельствовать, что эти работы производились в их личных владениях, то другие встречаются в гробницах вельмож, ведавших полями, а по припискам к ним подчас прямо видно, что изображенные работы ведутся отнюдь не на их собственных землях. Областные правители перестали, по-видимому, распоряжаться пахотными землями своей области. Во всяком случае, областной правитель Пахери еще в первую половину правлепия XVIII династии заведовал пашнями в областях соседей, на всем юге страны. Но следует ли из этого, что местная знать стала мало значить в египетском государстве?
      Костяк новоегипетской знати составляли по-прежнему местные правители. Одни из них были ставленниками царя, другие — преемниками своих отцов. Даже во вторую половину Нового царства иной областной правитель, совсем в духе Среднего царства, похвалялся знатностью происхождения. Титул областного правителя был из самых высоких. Даже начальник царского казнохранилища во времена XVIII династии получил такой титул в виде повышения. Иногда власть правителя простиралась за пределы его области; например, тинским правителям подчинялась Южная котловина (т. е. Южный оазис), хотя эта местность лежала посреди ну-стыни и имела своего властителя. Цари XVIII династии поддерживали самые близкие отношения с областными правителями, некоторые из них занимали важные должности и в общегосударственном управлении. Стоило в конце XIX династии пошатнуться фараоновской власти, как страна оказалась в руках местной знати.
      В этой последней теснейшим образом смыкалась придворная и вообще служилая знать, вернее, та ее часть, которая была ровней местной по унаследованному положению в обществе. Но была и ненаследственная знать, обязанная своим положением личным способностям или случаю. Можно назвать видных и даже виднейших государственных деятелей еще первых двух столетий Нового царства, не говоря уже о последующем времени, которые были детьми несановных родителей, первоначально небольшими служащими, чуть ли не бедняками.
      Если даже среди рядовых жрецов часто бывали представители знати, то верховными жрецами — не только первой, но и последующих степеней — числились царевичи, родственники царского дома, сыновья верховных жрецов, областные правители и в порядке совместительства важней-щие сановники, вплоть до верховных. В быту такое верховное жречество мало чем отличалось от прочей знати. Долгое время верховные жрецы одевались так же, как и остальные знатные лица, а при XVIII династии так же страстно увлекались охотой. В те времена иной верховный жрец с удовольствием вспоминал, как ходил с царем в походы и не отставал от него на поле брани.
      Если и верховные жрецы бывали «распорядителями слуг божьих», т. е. жрецов, в своих храмах, то этот сан и в Иовом царстве оставался важнейшим после княжеского титула у областных правителей. А если принять во внимание, что считалось желательным пополнять жречество представителями местных именитых, сановных кругов, то связь местных храмов с местной знатью станет еще приметнее.
      Жреческая знать ведала громадными храмовыми угодьями, стадами, мастерскими, рабочей силой. Мы не располагаем цифровыми данными, которые позволяли бы судить о размерах храмовых владений при XVIII династии. Однако управлять «домом», т. е. хозяйством, главного государственного бога Алова не гнушались сами верховные сановники и даже такой могущественный временщик, как доверенный Хатшепсут — Сененмут. Поэтому столичный Амон, вероятно, был уже тогда очень богат. Известно также, что его стада были разбросаны по всем областям Египта. Каких размеров храмовые владения достигали во вторую половину Нового царства, можно судить по тому, что за одно только тридцатилетнее царствование Рамсеса III (начало XX династии) храмам было передано свыше 100 тыс. людей, около 500 тыс. голов скота и свыше 1 млн. сат пахотной земли, и это не считая множества других подношений и ежегодных поставок и даров. О том, что представляло собой хозяйство большого храма, красноречиво свидетельствует число подневольных людей — 62 626 «голов», переданных Рамсесом III своему поминальному храму, посвященному Амону и ныне известному как храм Медипет-Абу. Иногда, правда, храмовым хозяйством управлял не верховный жрец, а сановник, например в храме Рамсеса III, однако правилом это не было. В тех случаях, когда хозяйством храма ведало светское лицо, оно могло быть только человеком знатным, как сын и внук верховных сановников и сам верховный сановник Тутмоса III — Рехмира,
      Нельзя не признать, что храмовая знать Нового царства умела идти в ногу со временем. Движение за освобождение Египта от «властителей стран» зародилось в Фивах. Последовавшее завоевание половины тогдашнего мира было осуществлено фараонами, происходившими оттуда же. Фивы стали столицей «мировой» державы, а их городской бог Амон воспринимался уже как покровитель египетской «мировой» державы. Но значение Амона этим не исчерпывалось.
      Среднеегипетское учение об Амоне как сокровенном и вместе с тем зримом в Солнце, как творце мира и подателе благ развилось ко второй половине Нового царства в предельно отвлеченную для фараоновской древности систему. Теперь Амон воплощал в себе главных богов страны, оставался Солнцем, но порождал из себя и земную растительность, был всюду — на небе и в преисподней, но как «сокрывший себя от богов», чей подлинный образ никому из них не ведом, был далек от неба и чужд преисподней. Отвлеченное учение о всебоге Амоне сочеталось со средне-египетским же представлением о нем как о заступнике обездоленных. Но в Новом царстве и это представление получило дальнейшее развитие. Целитель больных, неподкупный заступник бедняка на суде, спасающий человека из руки надменного, дыхание того, кто заключен в темнице, вызволяющий из самой преисподней, гневный всего на миг, прогоняющий страх и подающий радость — таким представляли себе Амона его новоегипетские почитатели. Именно таким он предстает в надписях ремесленников, мелких жрецов и служащих. Но эти же его свойства прославлялись и в школьных молитвах-прописях и даже в самых торжественных славословиях — вперемежку с восхвалениями его таинственности и всесокрушающей силы.
      В исполинских храмах Амона в Фивах громады привратных башен, дворов, чертогов сменялись недоступными простым смертным покоями, где в таинственном мраке обитал идол. А на храмовом дворе изваяние чтимого мужа — зодчего Аменхотепа, сына Хапи,— приглашало читавших надпись возносить свои молитвы Амону через посредство его, царского любимца. Сюда, к этим храмам, в камне славившим величие и мощь Амона и его сына-фараона, шли победители сложить добычу перед пе-зримым вдохновителем их побед. Сюда же шли излить перед Амоном свои горести и выразить ему благодарность простые горожане. Впрочем, они охотно обращались не только к государственному богу Амону, но и к второстепенным местным божествам, например к чтимому на западном берегу Фив обожествленному мертвому царю Аменхотепу I и к горной вершине под названием «Любит она молчанне».
      То же самое, что и в Фивах, происходило с теми или иными изменениями и в других больших городах. Стоило в середине Нового царства поколебаться могуществу Амона, как Птах, бог Мемфиса, с готовностью взялся «вложить» в руку царя победный меч. Впрочем, еще Тутмос IV был изображен в Мемфисе поражающим врага перед Птахом. Все это не мешало размышлять о Птахе в духе староегипетских мудрствований и обращаться к богу Мемфиса как к «слушающему мольбы». В городе Птаха имелись и свой «Аменхотеп I» — обожествленный царь VI династии Тети, и своя «вершина» —великий сфинкс. И если в Фивах свой поминальный храм царь посвящал Амону, то в Мемфисе он имел возможность посвятить такой же храм Птаху.
      Посвящение поминальных царских храмов тому или иному местному богу стало возможным после того, как они обособились от гробниц. Со времени Тутмоса I от пирамиды как месте царского упокоения окончательно отказались. Тутмос I велел вырубить себе гробницу в недрах скалы на западном берегу Фив, что было проделано втайне под руководством царского зодчего Инени (Анани), Так возникло новое царское кладбище с пещерными гробницами, иной раз в сотню метров длиной, в глухом ущелье, именуемом ныне Долиной царей (Бибан эль-Молук— «Врата царей» по-арабски). А поминальные храмы остались в речной долине, у подножия скал. Посвящение таких храмов Амону означало подчинение ему царя и после смерти. На рубеже Старого и Среднего царств царские пирамидные заклинания были распространены па гробницы простых смертных. При XVIII династии, наоборот, свод заупокойных заклинаний (для «выхода днем» из гробницы и т. п., известный в науке под названием «Книга мертвых»), приспособленный для заупокойного культа простых смертных, считался обязательным и для царей! Он сопровождал мертвеца на тот свет в записи на свитке папируса, иногда па саване или на гробничных стенах. И царям приходилось наряду со всеми оправдываться в сорока двух грехах перед загробным судилищем Осириса и заклинать магических статуэток («куколок»), чтобы они работали за них, если их (царей!) на том свете заставят отбывать повинности... И здесь торжество храмовой веры, веры в богов над верой в царя было полным.
      Усиление общественного значения храмов, увеличение их влияния вполне соответствовали углублению религиозных представлений среди населения. С середины XVIII династии частные лица стали покрывать свои заупокойные плиты изображениями местных божеств. Если при XVIII династии сановники верили в посмертное переживание изображенных на стенах гробниц бытовых утех и успехов по службе, то состоятельные люди времепи XIX—XX династий, судя по их гробничным изображениям, стремились не столько к повторению после смерти реальной, пройденной ими жизни, сколько к благоустройству в таинственном загробном мире.