Многие люди считают, что в отличие от технического прогресса «прогресса нравственности» не существует. Более того, зачастую можно услышать, что в «добрые старые времена» люди были «чище и добрее». Ответ на вопрос о наличии или отсутствии прогресса нравственности зависит от определения понятия нравственность. Если под нравственностью понимать повседневное жесткое следование всем без исключения библейским заповедям либо нормам шариата, то, несомненно, ни о каком прогрессе говорить не приходится. Если же под нравственностью понимать сознательный отказ человека от насилия, терпимость к другим людям, гуманное отношение людей друг к другу, то прогресс имеет место. Кроме того, в понятие прогресса нравственности входит расширение свободы человека, что в ряде случаев может вступать в противоречие с традиционными моральными нормами (например, свобода совести противоречит как ряду христианских библейских заповедей, так и установкам других религий).
Как показывают исследования, в течение человеческой истории уровень насилия (доля людей, умерших насильственной смертью) сокращался. Специфической особенностью человека (в отличие от животных) является то, что рост плотности населения сопровождался снижением уровня насилия. В животном мире увеличение плотности популяции, как правило, приводит к усилению внутривидовой конкуренции, росту агрессивности животных по отношению друг к другу и соответствующему увеличению смертности. В человеческом обществе именно прогресс нравственности позволяет достичь противоположных результатов, несмотря на стремительный рост убойной силы оружия.
Наибольший уровень насилия отмечается в первобытном обществе. Согласно исследованию авторитетного этнографа, профессора Кембриджского университета Д.Даймонда (Jared Diamond), наблюдавшего жизнь первобытных племен многие годы, «в обществах с племенным укладом… большинство людей умирают не своей смертью, а в результате преднамеренных убийств». Исследователь австралийских аборигенов Д.Блэйни (Geoffrey Blainey) оценивал уровень насильственной смертности среди них в 2% от общей численности в год (это примерно соответствует смертности в СССР в период Великой отечественной войны). Имеется любопытный факт из жизни общества Новой Гвинеи: при опросе гвинейских туземок выяснилось, что большинство опрошенных женщин не живет со своим первым мужем, т.к. их мужья были убиты в то или иное время.
Те ученые, которые высоко оценивают качества первобытных людей (например Mark Cohen), также признают, что даже в мирных племенах «обычное количество убийств на душу населения удивительно велико». Как отмечает П.Кластр (Pierre Clastres), «война является неотъемлемой частью первобытного общества…, а не результатом невозможности договориться». По его данным, «стратегия первобытного общества построена на максимизации насилия с целью отъема ресурсов и минимизации добровольного обмена».
В примитивных обществах повсеместно распространен инфантицид (убийство нежеланных младенцев), причем это воспринимается как норма, а не как отклонение от нее. В большинстве первобытных племен практикуется людоедство. «Читая изредка в газетах про опустившуюся алкоголичку, угробившую собственного младенца, про маньяка-людоеда или про действия агрессивной толпы, мы видим в таких фактах симптомы предельной человеческой деградации. Нашему современнику, не изучавшему специально этнографию и историю бытовых отношений, трудно представить себе, что эпизодические ныне случаи детоубийства, людоедства и прочих проявлений животной жестокости нормативны для иных культурно-исторических эпох», пишет академик РАЕН А.Назаретян. Африканские вожди, продавая соплеменников европейским работорговцам, были уверены, что отдают их на съедение, и недоумевали, узнав, что белые людей не едят: «зачем вам рабы, если вы их не едите?». В государстве ацтеков самые изысканные блюда для высшей знати готовились исключительно из человеческого мяса.
В диких первобытных племенах первая реакция на появление незнакомца — бегство или убийство. Там, как правило, не принято «знакомиться». Как пишет Александр Никонов в книге «Апгрейд обезьяны»:
Дикарей-паинек никогда не было, а если и случались такие на историческое мгновение, их моментально стирали с лица планеты более агрессивные соседи. Сегодня исследователи и многочисленные киногруппы снимают фильмы про те дикие племена, куда их пускают, то есть в племена, чуть-чуть попривыкшие к белым людям. Племена присмиревшие, убедившиеся в инструментальном могуществе и полезности белого человека, которого трудно безнаказанно убить, но у которого зато можно клянчить железные ножи и стеклянные бусы… Даже пигмеи, которые ныне всеми умилительно описываются как добродушные обитатели гевеи (африканского леса), когда-то убивали первых английских экспедиционеров пачками при помощи своих отравленных стрел.
В то же время, все это вовсе не свидетельствует о примитивности регулирования общественной жизни первобытных людей. Общества с племенным укладом подчинены сложной системе традиций и табу, разобраться в которой бывает непросто даже после многолетних наблюдений и исследований. Просто первобытный уровень общественных отношений не требует гуманистической нравственности. Для выживания стаи (в окружении таких же стай) гуманизм не нужен, он необходим для успешного функционирования более крупных обществ.
Для раннеисторической эпохи характерно снижение уровня насилия внутри общества. Образовались государства, «большие общества». Незнакомец перестал восприниматься как враг.
В то же время, сохранялся высокий уровень насилия во время военных действий (а войны шли практически непрерывно) и внутренних конфликтов. Количество убитых врагов было мерилом успеха; сохранились хвастливые надписи правителей, где с садистскими подробностями рассказывается сколько «врагов» (преимущественно мирных жителей) было убито и обращено в рабство, сколько городов разрушено и сожжено. Геноцид был распространенным явлением (например, после падения Ассирии ассирийский народ был почти полностью уничтожен всего за несколько лет). При взятии города нередко все его население предавалось смерти или обращалось в рабство (один из примеров — зафиксированное в Библии уничтожение жителей Ханаана еврейскими племенами под руководством Иисуса Навина).
Радикально снизить уровень насилия позволил «нравственный переворот Осевого времени» (этот термин был введен Карлом Ясперсом).
Примерно в середине первого тысячелетия до нашей эры на огромном пространстве от Европы до Китая появились новые этические доктрины. Тогда были созданы крупнейшие религиозные и философские учения, на которых сегодня стоит многомиллионный мир буддизма и индуизма; была заложена античная традиция, являющаяся фундаментом современной философии; появился иранский дуализм, который оказал огромное воздействие на всю средневековую мысль, в частности через манихейство; возникли классические китайские доктрины — конфуцианство, даосизм и другие. Тогда же проповедовали библейские ветхозаветные пророки.
В результате, как пишет академик РАЕН А.Назаретян:
…авторитарное мифологическое мышление впервые стало вытесняться мышлением критическим, оформились общие представления о добре и зле, о личности как суверенном носителе морального выбора, сформировалась высшая инстанция индивидуального самоконтроля — совесть как альтернатива безраздельно доминировавшей прежде богобоязни.
Изменились цели и методы ведения войны: количество жертв перестало служить мерилом боевого мастерства и предметом похвальбы, примитивное насилие и террор частично уступили место политическим и административным методам… Мерилом военного успеха и доблестью стало считаться достижение предметной цели, а не количество жертв… Складывалась традиция «опеки» царей-победителей над местными богами и жрецами и деклараций о «сожалении» по поводу пролитой крови. В 539 году до н.э. персидский царь Кир из династии Ахеменидов, захватив Вавилон, обнародовал манифест, в котором сообщалось, что он пришел освободить вавилонян и их богов от их плохого царя Набонида. Гениальное изобретение хитроумного перса скоро приобрело популярность… Во врагах впервые увидели людей, «таких же, как мы». Трагедия Эсхила «Персы» стала первым произведением мировой литературы, где война описывается глазами противников.
Главным результатом нравственного переворота стало то, что изменились нормы применения насилия. Если раньше отказ от насилия мог диктоваться лишь страхом наказания или сиюминутной выгодой, то теперь он основывался на постоянно действующих всеобщих принципах и внутреннем самоконтроле — совести.
Общества с развитыми нравственными системами обладали преимуществом в борьбе за выживание, т.к. позволяли снизить уровень насилия внутри себя и направить энергию людей на более конструктивные задачи. Согласно одной из гипотез, переворот Осевого времени был вызван переходом от бронзового века к железному (см. ниже).
По мнению некоторых ученых, американские индейцы к моменту открытия Америки европейцами почти подошли к «своему Осевому времени». Однако индейцы еще не успели вступить в эту эпоху и их жестокость поражала даже конкистадоров.
Дальнейшее развитие нравственности связано с возникновением и распространением христианства и ислама. Если философские доктрины Осевого времени изначально обращались к разуму, а не к эмоциям, то великие религии дали сильную эмоциональную окраску моральным установкам.
По мнению ряда исследователей, это привело к росту фанатизма, но зато способствовало распространению новых моральных ценностей в необразованных широких слоях общества. Результаты оказались неоднозначными: уровень насилия в обществе снизился, но возросла интенсивность конфликтов на религиозной основе. А.Назаретян в книге «Цивилизационные кризисы в контексте универсальной истории» пишет об этом так:
Фанатизм и неограниченная жестокость к иноверцам в раннем Средневековье отражает регресс нравственных ценностей в учениях Христа и Магомета по сравнению с великими моралистами Ближнего Востока, Греции, Индии и Китая в апогее Осевого времени. Разрушение храмов («языческих капищ»), избиение камнями статуй, нападения агрессивной толпы на философов — все это не случайно приняло массовый характер в раннехристианскую эпоху [Гаев Г.И., 1986]. Греки называли христиан словом «атеой» (безбожник) не только потому, что те игнорировали Пантеон, но и потому, что происходила реанимация первобытных схем мышления и поведения. «Военный фанатизм христианских и исламских завоеваний, вероятно, не имел прецедентов со времени образования вождеств и особенно государств» [Diamond J., 1999]. Соответственно, и обеспеченное новыми религиями феодальное общество «характеризовалось кардинальным отступлением почти от всех элементов развитого римского общества к более архаичным формам» [Парсонс Т., 1997, с.55].
Но, признавая снижение уровня нравственного сознания в христианском и исламском вероучениях, я всегда отмечал [Назаретян А.П., 1994, 1996] и повторю здесь существенный момент. Переход от рациональных к сугубо эмоциональным аргументам, апелляция к примитивным чувствам страха и ожидания награды лишили идею морали исключительной элитарности, сделав ее доступной, хотя и в ущербном виде, массам рабов и варваров, выступивших на историческую сцену, но неспособных представить себе мир без конкретного Хозяина или Отца. Таким образом, спад первой волны Осевого времени способствовал растеканию ее вширь — распространению профанированных достижений гуманитарной мысли и расширению масштаба социальной идентификации: племенное размежевание уступало место Христову «мечу», разделившему людей по конфессиональному признаку.
Еще одним великим нравственным завоеванием христианства и ислама стало религиозное обоснование концепции равенства всех людей. Равенства не в гражданском понимании, но равенства перед Богом. Это позволило в будущем придти и к идее равенства прав и недопустимости рабства и иных форм зависимости (впрочем, аналогичные идеи высказывались и в Древнем Риме, но не получили широкого распространения).
С наступлением эры Современного общества с его всеобщим образованием мораль, апеллирующая к разуму, снова получает все большее распространение. Такая мораль более эффективна: как показывает статистика, в большинстве стран наиболее образованные слои общества в среднем менее религиозны, но, несмотря на это, меньше склонны к совершению преступлений и других насильственных действий. (Данный факт не означает, что секуляризация всегда приводит к уменьшению криминала: снижение религиозности в малообразованных слоях общества дает противоположные результаты). В настоящее время даже религиозные идеологи подчеркивают рациональный характер религиозных установок. В прежние эпохи подобная аргументация не имела важного значения: основанием нравственных норм считалось исключительно божественное откровение, а не прагматические преимущества.
В последние столетия уровень насилия постепенно снижается и лишь рост убойной силы оружия и улучшение технологии уничтожения не позволил сделать это снижение обвально быстрым.
То, что еще несколько поколений назад считалось нормальным и допустимым, сегодня воспринимается крайне негативно. К примеру, пытки вплоть до XIX века были официально признанным методом допроса в большинстве стран, но сейчас это совершенно морально неприемлемо. Публичные казни ныне воспринимаются как варварство, хотя еще в начале XIX века они были распространены по всей Европе.
Вплоть до XX века большие и малые геноциды случались регулярно, но только в XX веке мир начал ужасаться по этому поводу (достаточно посмотреть по историческим картам, как изменялось расселение народов: мориски, берберы, армяне и множество других народов резко сократили область своего расселения или даже прекратили существование).
Характерный пример — геноцид армян, осуществлявшийся в Османской империи. События 1915г. — лишь один из наиболее крупных и известных эпизодов. Имеются свидетельства о резне, которая проводилась то в одной, то в другой области, на протяжении всего XIX века. О масштабах уничтожения армян в предшествующие столетия можно судить по тому, что ареал их расселения когда-то доходил до Средиземного моря. Однако все это не воспринималось современниками как нечто необычное. Подобные методы ассимиляции и уничтожения покоренных народов были широко распространены, а растянутость этих процессов во времени объясняется чисто техническим причинами — потому что у тогдашних правителей не было, к примеру, газовых камер. Сегодня мы помним о геноциде армян только потому, что турки продолжали делать это в XX веке — когда представления о допустимости уничтожения людей уже изменились.
Примеры геноцидов можно множить и множить. Во времена Средневековья крестоносцы в ходе Альбигойских войн вырезали большую часть населения Южной Франции. Более крупные по масштабам геноциды осуществлялись на Ближнем Востоке и в средневековом Китае.
Само понятие гуманизма и идея гуманного отношения к человеку зародились лишь в эпоху Просвещения, а общепризнанными эти понятия стали только в XIX веке (и только в странах европейской культуры).
Мы воспринимаем XX век, как время чудовищных мировых войн и кровожадных тоталитарных режимов. Но в действительности в XX веке погибло не больше людей, чем в XIX или XVIII, и меньше, чем в предшествующие столетия. Оценки количества жертв насилия приводятся в книге «Цивилизационные кризисы…»:
По нашим подсчетам, во всех международных и гражданских войнах ХХ века погибло от 100 до 120 млн. человек (ср. [Мироненко Н.С., 2002]). Эти чудовищные числа, включающие и косвенные жертвы войн, составляют около 1% живших на планете людей (не менее 10,5 млрд. в трех поколениях). Приблизительно такое же соотношение имело место в XIX веке (около 35 млн. жертв на 3 млрд. населения) и, по-видимому, в XVIII веке, но в XVI — XVII веках процент жертв был выше.
Трудности исследования связаны с противоречивостью данных и с отсутствием согласованных методик расчета (ср. [Wright Q., 1942], [Урланис Б.Ц., 1994]). Но и самые осторожные оценки обнаруживают парадоксальное обстоятельство. С прогрессирующим ростом убойной силы оружия и плотности проживания людей процент военных жертв от общей численности населения на протяжении тысячелетий не возрастал. Судя по всему, он даже медленно и неустойчиво сокращался, колеблясь между 4% и 1% за столетие. [Еще] более выражена данная тенденция при сравнении жертв бытового насилия. …
В 1919 году была образована первая в истории международная организация, принципиально не направленная против третьих сил (Лига Наций), и в ее документах отчетливо зафиксировано, что война — это не нормальная деятельность государства, не продолжение политики, а катастрофа [Рапопорт А., 1993]. Хотя Лига Наций не смогла воспрепятствовать началу новой мировой войны, мысль о необходимости ликвидировать войну как форму политического бытия [впервые] становилась достоянием массового сознания.
К антивоенным настроениям вынуждены были адаптироваться самые воинственные идеологии, спекулировавшие лозунгами «последнего решительного боя» ради дальнейшего вечного мира. Для этого требовалось установить всемирную диктатуру пролетариата, власть высшей расы или истинной веры.
Здесь также прослеживаются аналогии с предыдущими эпохами: мировые религии насаждались огнем и мечом под аккомпанемент проповедей о грядущем Царстве Божием. Но симптоматично изменение риторики. Реанимация квазирелигиозных мотивов в XX веке обосновывалась не столько мистической, сколько социальной прагматикой. Ссылки на Божье вознаграждение-наказание, Страшный Суд и проч. остались уделом полубезумных сектантов, а политически продуктивная демагогия строилась на доказательстве практических достоинств навязываемой идеологии. Люди станут жить мирно и счастливо, ликвидировав эксплуататорские классы. Несовершенные нации заживут спокойнее, покорившись всесокрушающей воле и разуму арийцев. Правильной, справедливой и безопасной сделает жизнь народов утверждение исламских ценностей. …
Более или менее изощренная мимикрия под гуманизм характерна даже для таких идеологий XX века, которые по содержанию были с ним абсолютно несовместны.
В конце ХХ века трудно было представить себе правительство, которое бы официально поощряло уничтожение инородцев без суда и следствия. Сотней лет ранее в странах Америки не только отравляли пруды «в видах изведения дикарей», но и публиковали таксы премий за скальпы индейцев: мужского, женского и детского. [Энгельгардт М.А., 1899-б, с.159 – 160] …
В 1918 году группа большевиков расстреляла царскую семью, предотвратив ее захват наступавшей Белой армией. Расстреляли подло, «исподтишка», тщательно замели следы, и затем их единомышленники всячески избегали упоминать про неудобную тему. А тремя столетиями ранее, в 1614 году, на московской площади повесили четырехлетнего мальчика — сына Марины Мнишек и Лжедмитрия [Соловьев С.М., 1963], — и стрельцы сгоняли народ к месту казни, чтобы никто не болтал потом, будто ребенок выжил. …
Вот как Л.Н.Толстой описывает в «Воскресении» историю Масловой-старшей, матери Катюши: «Незамужняя женщина эта рожала каждый год и, как это обычно делается по деревням (курсив мой — А.Н.), ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода». А уже в начале XX века В.В.Вересаев … записал поразительную народную поговорку: «Дай, господи, скотину с приплодцем, а деток с приморцем».
Значительно снизился уровень семейного насилия. Возросшие требования и критерии вытеснили из памяти хорошо известное обстоятельство: телесные наказания дома, а затем и в школе служили основным воспитательным средством на протяжении столетий. «Сбережешь розги — испортишь дитя», — учили в XIX веке английские педагоги… Только в середине ХХ века сформировался «помогающий» стиль обучения и воспитания детей, а прежде стержень воспитательных процедур составляли избиение и бесконечные формы запугивания. С некоторыми вариациями это подтверждают и другие исследователи [Кон И.С., 1998].
Таким образом, в массе своей семейные отношения сделались значительно мягче и «цивилизованнее», но наших современников, в том числе совсем юных, шокирует и психологически травмирует многое из того, что прежними поколениями воспринималось как должное…
В Лондоне до сих пор сохраняется законодательный запрет на избиение жен мужьями после 9 часов вечера, чтобы дамские вопли не нарушали общественное спокойствие.
По баварскому закону (подтвержденному уже в единой Германии Мюнхенским судом в 1875г.) мужу принадлежало право телесного наказания жены. Аналогичные законы существовали в XIX веке в ряде американских штатов.
По словам историка Марии Корогодиной, «Если читателей XIX века, настроенных на славянофильство, «Домострой» умилял как образец благолепия и идеал православной семьи, где добродетельная жена ведет домашнее хозяйство, то читателей XX века, склонных бороться за «ущемленные права» средневековых женщин, «Домострой» возмущал, [т.к. в нем] ослушливую и нерадивую жену мужу рекомендовалось побить.» Исследователи русского крестьянского быта единодушно отмечают, что избиение жен мужьями было повсеместно распространено (известна, к примеру, русская поговорка: «недосол на столе — пересол на спине»).
В настоящее время в США и мире идет кампания против незаконного содержания в Гуантанамо членов движения Талибан. Американское правительство виновато оправдывается и отпускает часть из них (после чего отпущенные талибы снова занимаются террористической деятельностью). Но всего лишь 65 лет назад, в 1941г. американские власти отправили всех этнических японцев, проживающих в стране, (включая американских граждан, женщин и детей) в специальные лагеря, где их продержали до конца войны. И это ни у кого не вызвало чувства протеста и особого сочувствия к «врагам».
В последние годы Америку сотрясают скандалы, связанные со случаями давления на свободную прессу либо отказами публиковать альтернативные точки зрения. Следует отметить, что подобные случаи в истории американской прессы происходили постоянно, просто раньше это не вызывало столь сильного возмущения. Учитывая, что американская пресса была объективно наиболее свободной в мире на протяжении десятилетий, можно составить представление о реальном положении дел со свободой слова во всем мире еще несколько десятков лет назад.
Впервые в истории правители осознанно отказались от применения многих видов оружия, причем наиболее мощного и эффективного с военной точки зрения. Например, руководители гитлеровской Германии не решились применить химическое оружие даже перед лицом собственной гибели; ядерное, химическое, бактериологическое оружие почти не применяется в течение десятилетий. Впервые в истории разработчики занялись созданием «нелетального оружия». Как пишет Александр Никонов в книге «Апгрейд обезьяны»:
[Еще] в середине XX века во время войны бомбежками стирали целые города с мирными жителями. Это считалось нормальным: война! Американцы в семидесятые годы [во Вьетнаме] спокойно применяли ковровые бомбардировки…, тысячами убивая мирных граждан. Сейчас подобное представить себе невозможно. Даже после такой обиды, которая была нанесена Америке 11 сентября… В современной войне на головы мирных граждан сыплются уже не бомбы, а гуманитарные грузы (чтобы враг не оголодал), практикуются точечные удары исключительно по военным объектам. Никто не ставит себе цели намеренно убивать гражданских. А если такое и происходит случайно, стороны выражают сожаление. Прошло всего тридцать лет…
Мировое сообщество начало вмешиваться в тех случаях, которые раньше считались «внутренним делом» государств. Например, Сербии не дали выселить албанцев из Косово. Судан заставили прекратить уничтожение немусульманского населения юга страны. Индонезию принудили прекратить геноцид жителей Восточного Тимора. Американцы вынуждены были пойти на потерю базы в Узбекистане, подвергнув Ислама Каримова критике за расстрел митинга, организованного исламистами. В настоящее время уже невозможно безнаказанное повторение чего-либо подобного событиям в иракском Курдистане 1988г., когда С.Хусейн применил химическое оружие против гражданского населения (погибли десятки тысяч человек). Понятно, что новый механизм работает далеко не всегда (например, не было предотвращено преследование сербов в том же Косово, провалилась операция в Сомали, не был вовремя остановлен геноцид в Руанде), но тенденция налицо.
Согласно докладу о безопасности человечества «Война и мир в XXI столетии», опубликованном в 2005г. под эгидой ООН, уровень «военной смертности» во всевозможных конфликтах с 1950-х годов неуклонно снижается (если считать как долю от численности населения).
За прогрессом нравственности следует и политический прогресс. Если в 1975 году в мире было лишь 40 «свободных» государств (в соответствии с рейтингом Freedom House), в которых проживало 25% населения, то в 2005г. — 89 стран с 46% мирового населения. С 1986 года число демократий, где власть меняется с помощью выборов, увеличилось вдвое — с 66 до 122 государств.
Все эти примеры свидетельствуют о нарастающей гуманизации, особенно за последние 40 лет. Как пишет А.Назаретян, XX век «был первый в истории век осуществленного гуманизма». Именно поэтому преступления фашистов и сталинского режима воспринимаются нами с таким ужасом; аналогичные преступления в предыдущие эпохи оценивались современниками по другим критериям и поэтому не столь запомнились.
Гуманизация и сокращение принуждения и насилия естественным следствием имеют рост свободы человека и сокращения числа моральных правил, регламентирующих его поведение. Мы все ближе подходим к реальному воплощению принципа «разрешено все, что не ущемляет интересы других».
Если все так хорошо, то почему же мы наблюдаем повсеместные разговоры о «падении нравов», «распространении насилия», «наступлении на свободу слова», «нашем жестоком веке» и т.п.?
Следует отметить, что жалобы на «моральное разложение» были во все времена, что уже само по себе делает данный тезис сомнительным. Одна из причин этого заключается в балансе восприятия действительности и ожиданий. Как известно, степень удовлетворенности человека зависит не от реальных условий его жизни, а от того, соответствуют ли эти условия его ожиданиям. Аналогичная ситуация с оценкой состояния общества.
Из книги «Цивилизационные кризисы…»:
По В.О.Ключевскому, в процессе петровских реформ погиб каждый пятый житель России. Но это не помешало потомкам ставить памятники великому царю, а специальные исследования показали, что в середине 90-х годов XX века для массового сознания россиян это был самый авторитетный из исторических персонажей. Если считать корректно (не абсолютные числа, а проценты), то правление Сталина уступает по трагическим последствиям, но Сталин в наших глазах — тиран и убийца. Нечто подобное мы обнаруживаем при сравнении многих политических преступников XX века с героями прежних эпох.
Все это свидетельствует о том, что, отвергая тезис о прогрессе в человеческих отношениях, большинство наших современников интуитивно пользуется различными критериями для оценки событий недавнего и отдаленного прошлого. А собственная эпоха видится нам необычайно жестокой прежде всего потому, что не отвечает опережающему росту ожиданий.
Уже почти сотню лет по учебникам психологии кочует формула Дж.Джемса, по которой удовлетворенность равняется дроби, где в числителе успех, а в знаменателе — притязания; т.е. чем выше притязания, тем меньше удовлетворяют реальные успехи.
Т.е. сейчас «плохо» не потому, что стало реально хуже, а потому что наши притязания и моральные нормы выросли.
Еще одна причина «падения нравов» состоит в том, что происходит ослабление семейных, клановых, общинных и других коллективных связей (что воспринимается многими людьми как снижение взаимовыручки, рост эгоизма, подрыв семейных устоев и т.п.). Этому способствуют два объективных обстоятельства.
Во-первых, раньше семья (или община) были скреплены экономически: в условиях натурального и полунатурального хозяйства человек трудился непосредственно в семье, а не в посторонней организации как сейчас. Причем от эффективности работы семейной или общинной экономической ячейки зависела жизнь человека: голод случался не так уж редко, поэтому «неэффективные ячейки» попросту вымирали. Таким образом, высокая сплоченность родственников была жизненно необходима. (См. раздел «Семья»)
В то же время, преодоление ряда черт патриархальных семейных традиций позволило резко снизить уровень бытового насилия. Человек стал свободнее от диктата главы семьи, лидеров общины, клана и иных форм коллективного контроля — зачастую насильственного и далеко не всегда благотворного. Подобный диктат и высокая сплоченность родственников — две стороны одной медали.
Во-вторых, улучшение условий жизни снизило потребность во взаимопомощи. Например, 200 лет назад отказать в помощи родственникам или соседям нередко означало обречь их на полуголодное существование (а иногда и на голодную смерть). Сейчас отказ в помощи может иметь даже позитивный результат, заставляя человека действовать более энергично и отказываться от иждивенческой психологии.
Снижение «альтруистического накала» по отношению к «ближним» позволило распространить альтруистические установки на «дальних».
Многие исследователи (например, Ф.Фукуяма в книге «Доверие») отмечают, что чем крепче связи внутри малого коллектива тем, как правило, хуже отношение к «чужакам», другим членам большого общества. (Одно из объяснений этого состоит в том, что если человек много дает членам малого коллектива, то он подсознательно считает, что «чужак» может потребовать для себя того же). В результате, как ни странно, социальное обеспечение и прочие общественные проявления гуманизма лучше всего развиты в индивидуалистических обществах (например, в странах европейской традиции доля социальных расходов выше, чем в коллективистских конфуцианских обществах, в т.ч. богатых). В наиболее коллективистских обществах отмечается и самая высокая степень нетерпимости к тем, «кто не такие как все».
Из книги «Цивилизационные кризисы…»:
Значит ли, что по мере исторического развития люди все более ориентировались на нормы альтруизма? Вопрос наивный на фоне расхожих рассуждений о потере человека в джунглях городской культуры. Тем не менее, к нему регулярно возвращаются философы, психологи, экономисты и специалисты по теории систем.
Наши собственные этнографические наблюдения и исторические сопоставления позволяют выделить, по меньшей мере, три параметра, из которых складывается альтруистическая ориентация: интенсивность, объем и стабильность.
Вероятно, интенсивность альтруистической установки в долгосрочной ретроспективе снижается [при росте параметров объема и стабильности]. Еще Юлий Цезарь заметил, что дикари в массе своей храбрее цивилизованных легионеров, поскольку не так ценят индивидуальную жизнь и легче жертвуют ею ради коллектива; носители традиционной культуры охотнее жертвуют личными интересами, дабы угодить сородичу или тому, кто квалифицируется как «свой», проявляя более выраженную агрессивность ко всему «чужому».
Вместе с тем исторически увеличиваются объем альтруистической идентификации — величина и разнородность группы, к представителям которой личность способна проявлять сочувствие, — а также стабильность — показатель гарантированной готовности воздержаться от сиюминутных желаний в интересах общества… Вектор духовного роста на протяжении тысячелетий определялся [одновременно] последовательным расширением и размыванием границ групповой солидарности.
Иными словами, Современный человек в меньшей степени готов жертвовать собой ради благополучия родственников или соседей, но с гораздо большей готовностью платит налоги на социальную помощь людям, которых он никогда не видел. Как пишет известный российский социолог Анатолий Вишневский, научная теория «жестко противостоит мифологическим объяснениям подобных изменений «падением нравов», «высоким уровнем аномии», «низким уровнем солидарности» и т.п. Просто появляются другие нравственные нормы и другие формы солидарности.»
Общества, состоящие из небольших сплоченных коллективов (например родственных кланов), платят за подобную сплоченность низким уровнем доверия вне коллектива. А залог процветания общества, как показали многие исследования, состоит именно в высоком уровне доверия в большом обществе. Уровень доверия в «большом» российском обществе гораздо ниже, чем в развитых странах и оценивается нами негативно, однако он гораздо выше, чем в обществах, построенных по клановому принципу, которые платят за это нищетой большинства населения и отсутствием развития.
Прошлые эпохи были временем страдания: гораздо больше было физической боли, мук голода и т.п. За последние столетия срок жизни значительно увеличился, молодость длится намного дольше; благодаря достижениям медицины и фармакологии гораздо меньше стало физической боли. (Кроме того, любопытные факты о росте жизненного уровня в процессе индустриализации можно найти в исследовании «Как Запад стал богатым»). Но означает ли это, что люди стали счастливее или более удовлетворенными нынешним положением дел?
В книге Ф.Арьеса [1992] показано, сколь отлично отношение к смерти и к боли средневековых европейцев по сравнению с нашими современниками. Смерть воспринималась добрым христианином как перспектива перехода в лучший мир, а физические мучения — как очищение от совершенных грехов; это придавало боли совсем иную эмоциональную окраску. Тем более радостной была гибель в священной войне (а войны часто объявлялись таковыми). И боль человеческих потерь не так горька, ибо расставание временно. И зависть к богачам, и злоба к обидчикам не так сильно гложут, ибо на том свете всем воздастся по справедливости. Самой страшной бедой и наказанием считалось то, о чем теперь многие пожилые люди молят Бога: мгновенная смерть без физических и душевных страданий, без покаяния и причастия.
Таким образом, мы не вспоминаем о прошлой эпохе как об «эпохе страданий» лишь потому, что страдания воспринимались тогда по-другому. Однако это не означает, что их тогда было меньше: наоборот, страданий было на порядок больше.
Еще одной причиной идеализации прошлого является чисто психологическая потребность найти альтернативу «нынешнему несправедливому положению», поверить в существование некоего идела, который обычно ищут в прошлом. Жалобы на падение нравов, рост жестокости, несправедливости и т.п. прослеживаются на протяжении всей человеческой истории — в том числе и в самые благоприятные периоды. Вплоть до XVIII века господствующей теорией развития общества было представление о постепенной деградации человечества от «совершенной античности» через упадочное настоящее к «дикарскому состоянию» в будущем.
Объективная основа тезиса о росте жестокости имеется в том, что развитие технологий позволило сделать бесчеловечные действия более эффективными. Во времена средневековых завоеваний ассимиляция и уничтожение покоренных народов проходили достаточно долго не в силу высокой нравственности и сдержанности завоевателей, а лишь потому, что в их распоряжении не было современных технологий уничтожения (крупные концлагеря, к примеру, в Средние века были невозможны по тем же причинам, по которым было невозможно организовать массовое индустриальное производство).
Существует несколько гипотез объясняющих прогресс нравственности.
1) В терпимых обществах энергия людей направлена на сотрудничество, а не на борьбу между собой. Поэтому более нравственные общества экономически более эффективны, располагают большими ресурсами, а значит преимуществом в естественном отборе. В результате относительно терпимые общества распространялись на всё большие территории, т.е. прогресс нравственности поощрялся естественным отбором.
2) Технический прогресс позволил удовлетворить основные нужды человека. Очевидно, что на фоне перспективы голодной смерти человек с большей легкостью переступает через нравственные ограничители.
Экономист Бенджамин Фридман опубликовал книгу «Моральные последствия экономического роста» (The Moral Consequences of Economic Growth, изд-во Knoph, 2005г.), в которой он на обширном фактическом материале доказывает, что экономическое процветание отнюдь не приводит к моральному и этическому упадку. В книге показано, что именно экономический рост и увеличение богатства населения было причиной того, что в обществах воцарялись терпимость, общественная активность, крепло стремление к демократии и снижался уровень насилия.
3) Гипотеза техно-гуманитарного баланса. С техническим прогрессом росла убойная сила оружия, что приводило к резкому увеличению жертв насильственных действий (например, прогресс в военном деле и экономике позволил европейцам вести в XX веке войны чудовищной интенсивности). Это приводило либо к разрушению и деградации общества, либо к выработке новых нравственных ограничителей, позволяющих снизить количество жертв насилия.
К примеру, нравственный переворот Осевого времени (см. «Нравственность в историческую эпоху»), согласно этой гипотезе, объясняется следующим образом:
Осевому времени предшествовало вытеснение дорогостоящего, тяжелого (подвластного лишь физически очень сильному мужчине) и хрупкого бронзового оружия стальным, более дешевым, легким и прочным, что позволило заменить профессиональные армии своего рода народными ополчениями. В результате войны сделались чрезвычайно кровопролитными, а это при сохранении прежних ценностей и норм грозило крахом наиболее развитых обществ. Таким образом, духовная революция Осевого времени стала ответом культуры на опасный разрыв между новообретенной технологической мощью и качеством выработанных предыдущим историческим опытом механизмов сдерживания. (А.Назаретян)
Можно выделить несколько общих векторов эволюции моральных норм, обусловленных объективными причинами.
Усложнение общества приводит к тому, что человек участвует в деятельности все большего числа социальных подгрупп, в каждой из которых действуют свои нормы поведения. На работе действуют одни правила, в кругу друзей — другие, в ночном клубе — третьи, в семье — четвертые и т.д. Например, флирт, естественный в ночном клубе, порицается на рабочем месте. Иными словами, мораль становится более дифференцированной, сложной, зависимой от конкретных обстоятельств.
Как известно из теории систем, рост разнообразия на верхних этажах системы возможен только при ограничении разнообразия на нижних этажах. Такое ограничение разнообразия называют стандартизацией. Дифференциация правил поведения в сложном обществе требует стандартизации основных норм морали всех его членов. Иными словами, чтобы люди могли взаимодействовать друг с другом, они должны придерживаться сходных взглядов на базовые правила поведения. В былые времена взаимодействие между разными общественными группами было ограничено и подчинено правилам сословного деления. С уничтожением сословных перегородок и интенсификацией взаимодействия роль этих правил играют базовые моральные нормы. Примером такого стандартного базового правила в Современном обществе может служить запрет на насилие в ответ на оскорбление; в ином случае оказалось бы невозможным взаимодействие между разными общественными группами, т.к. представления об оскорблении у всех разные (ранее такой проблемы не возникало, т.к. общество было более простым, однородным и имелся консенсус касательно того, что считать оскорблением, а что — нет).
Составной частью этого процесса является то, что становится все меньше людей, взаимодействие с которыми строится на отдельных (не всеобщих) моральных принципах. В том числе сокращаются масштабы дискриминации: к «нормальным людям» (к которым применимы «наши» нормы морали) уже относят людей другой национальности, расы, веры, сексуальной ориентации и т.д. С другой стороны, выравнивается и отношение к «ближним», например, отношения родителей и взрослых детей все больше напоминают отношения добрых знакомых.
Еще один вектор — изменение норм морали в результате технологического и экономического прогресса. Например, раньше еда была дефицитом, отсюда смертный грех — чревоугодие. Сейчас эта моральная норма перестала иметь столь важное значение. Как пишет Александр Никонов:
уважительное отношение к пище — следствие ее дефицитности. Сегодня же люди развращены пищевым изобилием. Не только хлеб — дешевый и не очень ценный в питательном отношении продукт, но и мясо легко выбрасывают! Запросто не доедают, оставляя пищу на тарелке. Легко люди стали относиться к пище: она не дефицит. Также как воздух или вода. Никто же о воздухе не задумывается. И потому никакого пиетета в его отношении.
Аналогично, секс постепенно перестает регулироваться моральными нормами. В традиционном обществе родители планировали браки детей, т.к. от экономической эффективности семьи зависело выживание ее членов. Добрачная любовь и тем более секс в эту систему не вписывались и морально осуждались. Не было и эффективных методов профилактики венерических заболеваний и средств контрацепции. Поэтому свободный секс (также как и свободное потребление запасов дефицитной пищи) приводил к негативным последствиям. В настоящее время моральное регулирование секса потеряло какое-либо рациональное значение (в Современном обществе супружеская измена осуждается не за факт секса, например свингерство изменой не является, а за нарушение нормы «не лги»).
Гуманизация общества сопровождается увеличением свободы в нормах морали (например, в сексуальных отношениях). И наоборот, ужесточение моральных норм часто сопровождается ростом жестокости внутри общества (симптоматично, что Сталин и Гитлер запрещали аборты и усложняли разводы). Многие люди воспринимают рост свободы как «падение нравов», но при этом не хотят видеть снижение жестокости (либо смотрят на жестокость с позитивной стороны, считая, к примеру, поговорку «недосол на столе — пересол на спине» вполне приемлемой).
Общим местом являются сетования по поводу роста эгоизма и уменьшения чувства долга. В действительности чувство долга не уменьшается, но приобретает иные формы, направленные, например, на упорную учебу, усилия по образованию детей и т.д.
Из книги «Апгрейд обезьяны»:
В современной урбанистической цивилизации мораль размывается. Если раньше, скажем, добрачная связь однозначно каралась перемазыванием ворот дегтем, то сейчас… Пятьдесят пять процентов современных жителей больших городов не считают добрачный секс аморальным. Тридцать пять процентов все еще полагают, что добрачный секс аморален. Десять процентов не знают ответа на этот вопрос. То есть в первом приближении можно сказать, что добрачный секс стал вполне моральным занятием — по сравнению с прошлым веком мораль поменялась на противоположную.
Мораль… никогда не падает и не рушится, она просто меняется. Или растворяется — то есть то, что раньше являлось предметом морального регулирования, теперь к вопросам морали перестает иметь отношение. Например, в викторианской Англии рояльные ножки закрывали маленькими юбочками, ибо вид голых ног (любых) считался аморальным, а теперь ни вид, ни форма рояльных ножек не подпадают под моральное регулирование и являются предметом регулирования мебельщика.
Тенденции демократизации, упрощения общественных нравов прослеживаются довольно отчетливо. Завтра станет еще меньше необоснованных запретов и строгих правил поведения. Станет еще больше неформально ведущих себя политиков вплоть до уровня глав государств, и размывание национальных государств только ускорит этот процесс деформализации политики. Все эти ставшие модными среди политиков встречи без галстуков — только начало отказа от протокольной шелухи, первый шаг в направлении от внешнего упрощения к внутреннему усложнению.
Общество дифференцируется, дифференцируется и мораль, она распространяется уже не на весь социум, а на социальные группы. Мы живем в мире множественности моральных нормативов.
Возникают корпоративные этики, правила поведения в своей профессиональной, социальной среде или просто в дружеской компании. Процесс, что называется, пошел. И в пределе эта моральная дифференцированность может дробиться до минимальной неделимой части социума — человека. И тогда у каждого окажется своя мораль. То есть морали в современном понимании (как единых нормативов «для всех») просто не будет. Что же останется в качестве канала поведенческой регулировки? Здравый смысл + знания + эмпатия (сочувствие) врожденная или приобретенная = нравственность.
Иными словами, морально все, что не наносит непосредственного ущерба другим людям.
Многие моральные нормы регламентированы религией, поэтому некоторые люди считают, что меняться эти нормы не должны. В действительности даже религиозные нормы относительны, поскольку к одним «грехам» религиозное общество относится терпимо, а к другим — нет. Например, многие религии запрещают добрачный/внебрачный секс для мужчин и женщин в равной степени, но реально этот запрет распространяется на женщин гораздо сильнее, т.к. он имеет более рациональное обоснование в традиционном обществе. Те религиозные нормы, отмена которых не затрагивает чьих-либо интересов тихо умирают. Примерами могут служить христианский грех чревоугодия, многие библейские запреты (пример из «Второзакония»: «на женщине не должно быть мужской одежды», т.е. брюк; «не надевай одежды, сделанной из льна и шерсти вместе») или исламский запрет на изображения людей и животных. Конфликты же порождаются противоречием интересов, например, освобождение женщин приводит к уменьшению власти отца и мужа, что многим не нравится.
Многие полагают, что отход от религиозной морали грозит потерей моральных ориентиров вообще. В результате получается, к примеру, сталинский или нацистский террор. Однако более внимательный анализ показывает, что величайшие преступления XX столетия — лишь бледная тень того, что происходило в прежние более религиозные времена, в частности, в процессе религиозных войн, охоты на ведьм и т.п. Например, во время Тридцатилетней войны (ведшейся, во многом, под религиозными лозунгами) погибло, по разным оценкам, от одной пятой до двух третей населения Германии.
Религиозное обоснование нравственности страдает отсутствием каких-либо доказательств того, что Бог по данным вопросам имеет именно такое мнение, а не иное. Единственное доказательство — ссылка на священные книги, но, к сожалению, буквальное прочтение текстов священных книг не соответствует ни современным научным знаниям (см. раздел «Научный взгляд на мир»), ни общепринятым понятиям о нравственности (Бог в этих книгах бывает чересчур мелочен и жесток). Если же мы вступаем на зыбкий путь опосредованных толкований и двойных смыслов, то и нравственные нормы могут толковаться по-разному.
Кроме того, разные религии имеют разные представления о нравственности и невозможно доказать, что какая-то одна религия наиболее «правильная». Даже близкие религии, такие как христианство и ислам, имеют разные мнения по ряду вопросов морали (например, по вопросу наказания/мести), не говоря уже о прочих религиях.
Тем не менее, мы можем попытаться сделать рационально обоснованные выводы о божественных императивах нравственности (в том случае, если Бог существует). Поскольку совершенствование и развитие — это универсальное свойство мира, главный вектор изменений, происходящих во Вселенной, следовательно, это угодно Богу и, возможно, Им продуцируется (см. подраздел «Развитие как универсальное свойство Вселенной» в разделе «Развитие»). Многие религиозные люди считают, что акт творения не был единовременным действием и что Бог продолжает творить — а это и называется развитием. Таким образом, нравственно (т.е. угодно Богу) то, что способствует развитию и совершенствованию, а безнравственно — все, что ведет к разрушению и смерти. Например, убийство — зло, т.к. оно ведет к разрушению индивидуального организма и дезорганизации общества. Добровольная помощь другим людям — добро, т.к. у людей появляется больше возможностей для саморазвития, а общество, построенное на таких принципах, более совершенно и быстрее развивается.
Впрочем, даже и открытый отход от религии не приводит к разрушению нравственных норм. Об этом говорят данные об уровне преступности в разных странах, который не зависит от степени религиозности общества. К примеру, единственное государство мира, где атеисты составляют большинство, — Чехия — ничем не выделяется на фоне остальных стран. Во всяком случае количество убийств на душу населения в Чехии меньше, чем в высокорелигиозном Йемене или высокоморальной Малайзии (см. статистику убийств в некоторых странах + делим на численность населения). В США среди религиозных групп убежденные атеисты имеют один самых низких показателей преступности (что объясняется высоким уровнем образованности сознательных атеистов). С другой стороны, уровень преступности в высокорелигиозных нефтедобывающих арабских странах довольно низок. Но какой-либо общей закономерности не прослеживается.
В то же время, если отход от религии осуществляется насильственно (как это было в социалистических странах), то уровень нравственности может снижаться, т.к. государство не в состоянии насильственно насадить новые нравственные регуляторы взамен религиозных. Снижение религиозности среди необразованной части населения практически всегда ведет к росту криминала и насилия.
Этот раздел, во многом, основан на данных книги проф. А.Назаретяна «Цивилизационные кризисы в контексте универсальной истории».